Гэри Селдон откинулся на спинку стула, которая слегка подалась назад. Полулежа, закинув руки за голову, он прикрыл глаза. Казалось, он дремлет.
Дорс Венабили сидела в противоположном конце комнаты около выключенного вьюера. Микрофильмы, просмотренные ею, уже были убраны в футляры. Сегодня она основательно покопалась в них, проверяя правильность своей точки зрения относительно Флоринского Инцидента, имевшего место на раннем этапе истории Трентора, и решила, что пора передохнуть. Интересно, о чём сейчас думает Гэри?
Наверное, о психоистории. Скорее всего у него уйдёт весь остаток жизни на разработку подходов к этому полухаотичному методу, а закончить работу он так и не успеет и будет вынужден передать её другим (в частности, Амарилю, если этот молодой человек к тому времени тоже не сломает голову на психоистории), и это разрывает его сердце.
Однако именно это давало ему силы для жизни. Он непременно проживёт дольше, когда каждый его день с утра до ночи занят делом, и это радовало Дорс. Но она знала, что настанет день, когда потеряет его, и мысль эта пугала её. Она и подумать не могла раньше, что будет так, — раньше, когда её задача была проще простого — беречь его ради сохранения его знаний.
Когда же всё это стало для неё личным делом? И могло ли быть теперь что-то более личное? Что такого было в этом человеке, что заставляло её волноваться всякий раз, когда его не было рядом, — даже тогда, когда она была твёрдо уверена, что с ним всё в порядке, и по идее, заложенные внутри неё рефлексы не призывали её ни к каким действиям? Ведь ей было приказано всего-навсего заботиться о его безопасности. Откуда же взялось всё остальное?
Давным-давно она поговорила об этом с Демерзелем — тогда, когда твёрдо убедилась, что чувства не обманывают её.
Он грустно посмотрел на неё и сказал:
— Простых ответов не жди, Дорс. Ты сама не так проста. Я в своей жизни тоже изредка встречаю людей, рядом с которыми мне было легче думать, приятнее существовать, проще проявлять ответные реакции. Я пытался оценить причину лёгкости моих реакций в их присутствии и трудности — в их отсутствие, чтобы понять, что я приобретаю или теряю. В конце концов стало ясно, что радость от их общества перевешивала печаль от их исчезновения. Так что уж лучше испытывать такие чувства, какие ты испытываешь сейчас, чем наоборот.
Дорс подумала: «Настанет день, и Гэри уйдёт, и этот день с каждым часом всё ближе, и думать об этом я не должна».
Именно затем, чтобы избавиться от этой навязчивой мысли, она окликнула мужа:
— Гэри, о чём ты думаешь?
— Что?
Селдон открыл глаза и посмотрел на Дорс.
— Скорее всего о психоистории. Наверное, зашёл в очередной тупик?
— Да ну… Вовсе не об этом я думал. Знаешь, о чём? — спросил он, негромко рассмеявшись. — Ни за что не догадаешься. О волосах!
— О волосах? Вот это номер! О чьих же?
— В данный момент — о твоих, — сказал Селдон и с любовью посмотрел на жену.
— С ними что-нибудь не в порядке? Может, перекрасить их в другой цвет? Наверное, я должна была уже поседеть?
— Брось! Твоим волосам не нужна седина… Понимаешь, эта мысль заставила меня подумать о совершенно посторонних вещах. К примеру, о Нишайе.
— Нишайя? Это что?
— Видишь ли, Нишайя не была частью доимперского Тренторианского Королевства, потому я вовсе не удивлён, что ты о ней даже не слышала. Это планета, очень маленькая. Изолированная. Никому не нужная и не интересная. Да и я о ней в конце концов узнал только потому, что поинтересовался. Мало какому из двадцати пяти миллионов миров удавалось добиться такого головокружительного взлета известности, причём среди них вряд ли отыщется столь малозначительный мир, как Нишайя… А ведь это интересно, не правда ли, и весьма значительно.
