– Брожу поневоле, – сказал герцог Кассельский, отталкиваясь от стены. – У меня в комнате собачий холод. Вроде бы в салонах потеплее. Но там другая напасть – слухи.
– Какие слухи?
– Что Генриетту якобы отравила какая-то придворная завистница.
Мадам де Монтеспан на мгновение оторопела.
– Генриетта настолько красива, что у нее не может быть соперниц. Я о подобных слухах узнаю впервые.
– Удивительно. Но ведь кому-то выгодно занять место Генриетты. Наверное, ее соперница знала что-то такое, чего не знаем мы.
В глазах Атенаис мелькнул страх. Через мгновение его уже не было.
– Какой нелепый слух, – сказала она, откидывая волосы на плечо. – Мне думается, Генриетта – лишь косвенная жертва. Основной удар предназначался королю. Немало знати стремились погубить его величество. И сейчас короля волнует вопрос: кто из вас готовит ему очередную пакость?
Крики Генриетты становились все пронзительнее и невыносимее. Они были слышны даже в Салоне Войны, и каждый, словно кинжалом, ранил сердце Людовика. Гвардейцы у дверей оторопело переглядывались, украдкой посматривая на короля. Людовик расхаживал по кабинету, садился, пытался что-то читать, но затем снова вскакивал. Он подходил к окну, всматривался, потом отворачивался и опять начинал ходить взад-вперед. Людовик не сразу заметил вошедшего Филиппа. Брат внимательно смотрел на него.
– Она знала, чтó надо делать, и сделала это по доброй воле, – сказал Людовик.
– Потому что это был твой приказ.
– Потому что она была рождена для этого.
– Потому что она любит тебя, – подавляя слезы, возразил Филипп.
Правда заставила короля содрогнуться, но он быстро овладел собой:
– Если у нас не будет союза с англичанами, нечего и думать о войне с Голландией. Ты не разбираешься в политике. Не знаешь принципов выживания государства.
– Брат, ты меня не слышишь, – печально вздохнул Филипп.
– Государство сродни человеку, – продолжал король. – А человек либо утверждает себя над другими, либо подчиняется чужой воле. У нас только две возможности: укреплять величие Франции или оказаться навозом для удобрения полей наших врагов. Или – или, а третьего не дано.
– Твоими действиями двигала гордость, – с упреком произнес Филипп. – Я рисковал жизнью ради твоего тщеславия, ради приданого твоей жены.
– Я действовал в интересах Франции, поскольку Франция – это я. Без меня страна сгинет в распрях знати. Музыка, танцы, искусство, мода, красота, – рука Людовика указала на панораму зимних садов за окном, – все это обладает силой, меняющей страну и народ изнутри. Все это проникает в умы и сердца людей, делая их нашими союзниками. Мы не в состоянии завоевать весь мир, но мы можем заставить мир считать Францию его центром. И поверь, брат, когда-нибудь так и будет. Цена, которую мы платим сейчас, окупится сторицей.
– Цена?
– Представь, что ты выучил музыкальную пьесу; так выучил, что можешь играть на память. Если даже сгорят ноты, тебя это не смутит, и ты спокойно выступишь перед внушительной аудиторией. Люди, слушающие тебя, тоже запомнят пьесу и будут ее исполнять перед другими слушателями. И так до бесконечности. Музыка, которую мы творим сейчас, будет звучать вечно.
Филипп бросился на брата, но Людовик оттолкнул его. Филипп бросился снова. В это время вновь раздался крик Генриетты.
– Вот она – твоя музыка, брат! – крикнул он.
К братьям уже спешил Бонтан.
– Она вас зовет…
– Сейчас иду! – отозвался Филипп.
Бонтан покачал головой и посмотрел на Людовика:
– Она зовет его величество. Одного.
Слова первого камердинера лишь усилили злость Филиппа. Он даже отвернулся. Бонтан подошел к королю.
– Яд, – прошептал он.
– Мои подозрения подтвердились, – вздохнул Людовик.
У двери короля ждали Лувуа и Кольбер.
– При дворе еще остались английские дипломаты?
– Нет, ваше величество, – ответил Кольбер. – Сэр Томас Армстронг находится в Париже. А Трокмортона Карл задержал в Англии.
Людовик стиснул зубы.
– К вечеру весть о болезни Генриетты достигнет Парижа. На следующее утро об этом узнает сэр Армстронг, а еще через день будут знать в Лондоне. Едва Карл услышит, что во Франции отравили его любимую сестру, он через считаные часы объявит нам войну.
