Но как, черт возьми, эти камни попали к Там?
Четырнадцать лет назад Ребекка была студенткой-стипендиаткой и думать не думала ни о каких драгоценностях. С тех пор ей удалось заработать кое-какие деньги, и она стала разбираться в самоцветах, почувствовала к ним вкус и даже купила себе несколько ювелирных украшений. Но это не более чем предметы роскоши, которые есть у всякой состоятельной женщины.
А сумочка Там была наполнена не просто цветными камушками. Ребекка подозревала, что это корунды: девять сапфиров и один рубин.
Еще она подозревала, что камни очень ценные.
Она со вздохом провела пальцем по сверкающим камням. Такие холодные, такие изумительные. Но все равно они не стоят того, чтобы из-за них умирали и убивали.
Спрятав их на место, Ребекка позвонила Софи.
— У тебя есть знакомые, разбирающиеся в геммах?
— Давид Рабин.
— Мне надо поговорить с ним, — сказала Ребекка. — У тебя через час, идет?
— Кирять будем?
— Нет. Если я окажусь права, это не потребуется.
Жан-Поль появился на Маунт-Вернон-стрит ровно через час после того, как он расстался с Ребеккой Блэкберн. Надо было все получше спланировать, а он, как всегда, действовал по наитию, полагаясь на чувства, а не на трезвый анализ. Увидел «Успех», полетел в Сан-Франциско, оттуда — в Бостон. Сначала — к Ребекке, только затем, чтобы взглянуть на нее. Потом сюда, к дому Вайтейкеров на Бикон-Хилл. Потому что он должен это сделать.
— Этот дом похож на мавзолей, — сказала ему Абигейл много лет назад. — Я ненавижу его. И мой муж тоже. Должно быть, он скоро переедет.
— А ты что же?
Она рассмеялась: «Да ведь я из рода Вайтейкеров, глупый. Если бы у меня был брат, этот дом принадлежал бы ему. Терпеть не могу эти заковыки наследственного права, но в данном случае они очень пригодились бы».
Дом, конечно, великолепен, вовсе не мавзолей или что-нибудь этакое, с чем Абигейл могла бы легко расстаться. Жан-Поль прошел через незапертый въезд для автомобилей к черному ходу, как сказала Абигейл. Он позвонил по ее служебному телефону в «Вайтейкер и Рид». Секретарь сообщил, что босс дома. Жан-Поль уговорил его связаться с Абигейл и оставил номер платного телефона, с которого он звонил.
Абигейл отозвалась незамедлительно. Единственным признаком волнения была хрипловатость голоса.
«Значит, сука действительно считала, что я мертв».
Эта мысль позабавила его.
Она поняла, что им необходимо встретиться лично — хотя бы для того, чтобы убедиться воочию, что разговор с ним ей не приснился. Без желания, но сохраняя выдержку, никогда ей не изменявшую, Абигейл объяснила, как найти ее дом.
Жан-Поль вошел в роскошный особняк с черного хода, миновал стерильно-чистую кухню, прошел коротким коридором, на стенах которого висели портреты в дорогих рамах. И лица на них были все какие-то схожие: улыбающиеся, холеные. Мужчины без шрамов и женщины без страха в глазах. Жан-Поль сцепил руки замком, чтобы удержаться от искушения сбить эти портреты со стен. Тут была и боль, и гнев, и жгучая ненависть. Почти четыре года в Иностранном легионе и пять лет во власти Вьет-Конга, а потом в Северном Вьетнаме, в лагере для военнопленных, научили его контролировать свои эмоции, но он чувствовал, что они готовы вырваться на поверхность.
Время в данном случае не стало лекарем.
Он призвал самообладание, о котором уже забыл, и оторвал взгляд от частной галереи, проследовав в кабинет Абигейл.
Она сидела в кожаном кресле цвета слоновой кости за антикварным обеденным столом французской работы, который использовала как письменный. В высокие окна, выходящие в сад, лился солнечный свет. Казалось, что комната этой богатой женщины очень далека от городской толчеи и грязных улиц.
В первую минуту Жан-Поль не заметил в Абигейл никаких перемен. Он чуть ли не слышал ее рыдания, когда она тридцать лет назад умоляла его любить ее, богатую американку, старше него, замужнюю. Она обрушилась на него, словно скала в глубокие, спокойные воды, утопая в собственной страсти. Глупо, до чего глупо, что он поверил в ее любовь. Слишком поздно он понял, что Абигейл Вайтейкер-Рид любит только себя.
