— Все в порядке, товарищ командир! Дали мы им жару! Четырех «юнкерсов» сбили, остальные — кто куда. Ну и «мессера» одного повредили, сел на нашей территории, рядом с артиллерийской батареей. Я сам видел — артиллеристы взяли летчика... Короче говоря, ни один из бомбардировщиков не прошел к городу. Побросали бомбы в поле. Наши все дрались отлично! Только вот...
Он хотел что-то добавить, но промолчал.
— Трудно было? — спросил Баранов.
— Да, пришлось попотеть. Их много было, «этажеркой» летели, в три яруса.
— Да, Мартынюк мне докладывал. А мы здесь тоже немножко подрались с «мессерами». Прямо над аэродромом. Ну, а как потери?
Веселый огонек в глазах Соломатина погас, на лбу обозначилась жесткая вертикальная складка.
— Все вернулись, кроме Басова. Самолет загорелся, ну и... Выпрыгнуть он не успел.
— Да. Знаю. Жаль, очень жаль Басова.
Баранов зачем-то переложил с места на место планшет на столе, подвинул к нему шлемофон, покашлял и несколько раз поправил свою гимнастерку.
— Кажется, у него дети остались?
— Двое, — ответил Соломатин.
— Да... Жаль Басова, — повторил Баранов. — Слушай, Алексей, ты скажи комиссару: пусть он там напишет им, жене, детям... Как следует пусть напишет! Басов был настоящий человек.
— Хорошо.
— Ну, еще что?
— Карнаев ранен в руку, — продолжал Соломатин. — Легко, кость не задета. Самолет цел. Остальное нормально.
— Ну, в общем, молодцы! — сказал Баранов и обеими руками потряс Соломатина за плечи. — Отдыхай, сегодня еще полетишь. Немцы, гады, нажимают: хотят город взять! Не пустим их в Сталинград!
Он потряс большим крепким кулаком.
Соломатин стянул с головы шлемофон. Пшеничные волосы легко рассыпались, и две пряди, упав на крутой влажный лоб, сразу прилипли. С уважением и восхищением смотрела Лиля на летчика. Этот скромный молодой паренек со звездой Героя и двумя боевыми орденами мастерски дрался в воздухе и за какой-нибудь год успел уничтожить шестнадцать фашистских самолетов. Его любили за добрый, спокойный характер, за то, что в самые критические моменты боя он умел оставаться собранным, целеустремленным и никогда не забывал прийти на помощь товарищу. В полку рассказывали, что однажды он специально сел на вражеской территории, чтобы спасти своего ведомого, который был сбит зенитками. Под обстрелом, на глазах у немцев он посадил летчика в свой самолет и взлетел...
Собираясь уходить, Соломатин взглянул на Лилю, на Баранова и, догадавшись, о чем был разговор между ними до его появления, весело спросил:
— Что, договорились?
Лиля молча опустила глаза, давая понять, что дела обстоят неважно, а Баранов уклончиво ответил, старательно прикуривая от зажигалки:
— Да вот никак не поладим. Просится летать...
Тряхнув прямыми светлыми волосами, Соломатин вытер пот со лба и мягко улыбнулся:
— Так ведь правильно, товарищ командир! Что ж поделаешь — летчик хочет летать! Верно?
Незаметно он подмигнул Лиле, словно обещал ей поддержку и был уверен в успехе. Она ответила ему благодарным взглядом и с надеждой посмотрела на Баранова, который крутил в руке зажигалку, сосредоточенно рассматривая ее со всех сторон. Как-то так получилось, что с приходом Соломатина в землянке воцарилась атмосфера доверия и доброжелательности. Теперь Лиля боялась, что Соломатин уйдет и снова все изменится. С ним, с этим летчиком, она чувствовала себя уверенней.
Некоторое время все молчали. Баранов продолжал вертеть зажигалку и, казалось, совсем забыл об окружающих. Лиля чувствовала, что внутри у него происходит борьба, и ей страстно хотелось подсказать ему решение. Но она не осмеливалась произнести ни звука, а только переводила умоляющий взгляд с Баранова на Соломатина и опять на Баранова, желая и в то же время боясь услышать его ответ.
— Слушай, Алексей,— произнес медленно Баранов, как бы размышляя, — так, может быть, ты возьмешь ее разок ведомой? Пусть посмотрит, а? Тогда и решим. В общем, передаю это дело на твое усмотрение.
Лиля слушала его затаив дыхание, не веря своим ушам: неужели согласился? Это, конечно, благодаря Соломатину — Баранов просто не мог ему отказать.