— Здесь очень красиво…
— Но совсем не так красиво, как на пустоши, да?
— Я не знаю — но… Я так тоскую по Диркхофу! Я очень часто мучаюсь и ужасно боюсь разбить себе лоб — здесь так много деревьев… — Это признание вырвалось у меня почти невольно… Никто в доме не спрашивал меня о Диркхофе; очевидно, все считали эту перемену в моей жизни несомненно счастливой для меня.
— Бедное дитя! — сказал он. Нет, нет, это было вовсе не участие! Просто у него от природы такой мягкий голос!
Мы как раз подходили к газону перед «Усладой Каролины». Там стоял старый Эрдман, который давеча не пускал нас с Илзе в главный дом. В левой руке у него была лохань, из которой он щедро сыпал на гравий еду для птиц. Господин Клаудиус быстро подошёл к нему и задержал его правую руку, которая была готова бросить очередную порцию зерна.
— Вы сыплете очень расточительно, Эрдман, — сказал он. — Вы пройдите в кустарник, там повсюду прорастают зёрна, которые животные не смогут съесть при всём желании; я прямо сейчас это увидел, и мне это совершенно не понравилось. — Он взял лохань и пропустил зёрна через свои тонкие пальцы. — Да это же чистая пшеница! Эрдман, я вынужден вас отчитать! Вы же знаете, что подобное бездумное расточительство вызывает у меня отвращение. У нас зерно бесполезно пропадает, а какой-нибудь бедный ребёнок напрасно мечтает о куске хлеба.
Меня охватила форменная злоба — вот как этот человек оправдывает свою жадность! Он сердится не потому, что из-за этих щедро разбросанных зёрен он потерял пару грошей — нет, ну что вы! Оплакивается хлеб, который мог бы накормить бедного голодного ребёнка!
Старый Эрдман стал оправдываться тем, что в доме не осталось ни зёрнышка ячменя. Втянув голову в плечи, словно кругом виноватый грешник, он быстро скрылся за кустами… Фу, эти отвратительные синие стёкла, как они блеснули ему вслед! Но я не хотела на них смотреть. Я отвернула лицо; мои руки протянулись к ближайшему кусту и стали обрывать листья, бездумно разбрасывая их по гравию.
— Чем вам не угодил бедный шоколадный куст? — голос господина Клаудиуса прозвучал над моим ухом так мягко и невозмутимо, как будто ничего и не произошло. — Вы думаете, что в этих без толку оборванных листьях тоже живёт тоска по дому, которая вас мучает?..
Я нагнулась, быстренько подобрала с земли оборванные листья, сложила их друг на друга и опустила на траву рядом с кустарником. Над ними тут же склонилась тяжёлая, полная листьев ветка.
— Теперь они по крайней мере умирают на родине, — сказала я и против воли посмотрела в синие стёкла.
— Вы сможете здесь выдержать? — спросил он.
— Я должна — мне надо получить образование, на это уйдёт два года. — Я невольно сложила руки. — Два долгих года!.. Но что поделаешь… Я и сама знаю, что должна учиться — я жила на пустоши такой невеждой!.. Маленькая Гретхен там, за забором, знает больше моего!
Он тихонько засмеялся.
— Да, это время учёбы и страдания вам необходимо — я помню, какой строптивой была ваша рука, когда она писала ваше собственное имя, — сказал он. — За два года вы можете многому научиться; но ваш отец и, возможно, другие люди будут желать, чтобы вы принимали в свою юную душу далеко не всё, чему мир и прежде всего двор могут научить вас и чего они могут потребовать от вас … Фрау Илзе вчера просила меня присматривать за вами.
Меня окатила волна ужаса — нет, я этого не допущу! Я буду противиться этому всеми силами! Добровольно я не дам надеть на себя ярмо, под которым изнемогают Дагоберт и Шарлотта! Было, однако, странно, что я не нашла в себе мужества высказать ему это прямо в лицо.
— Я не знаю, что Илзе пришло в голову — это уже взяла на себя фройляйн Флиднер и Шарлотта тоже, — сказала я неуверенно. — Шарлотта мне очень нравится, я её обязательно буду слушаться.
— Вот именно этого необходимо избежать, — возразил он серьёзно. — Что касается фройляйн Флиднер, то тут вы в надёжных руках. Шарлотта же слишком занята собой, чтобы с полной ответственностью взять на себя заботу о вашем образовании… Я бы мог допустить её неограниченное влияние на вашу неискушённую душу, будь она образцом для подражания во всех отношениях — но до этого ей очень далеко… Шарлотта по существу благородная натура, но у неё в душе много наносного — поэтому я знаю, что мне пришлось бы достаточно часто вмешиваться, вынося предупреждения и запреты.
