Молодой красавец офицер наслаждался своим лесным одиночеством, а в главном доме делами фирмы заправлял бухгалтер Экхоф — так было до тех пор, пока из своего путешествия не вернулся воспитанный в интернате Эрих Клаудиус, который, будучи верен старым традициям, с железной выдержкой и огромным желанием работать вступил во владение наследством.
В сокровищах кабинета античности бравый офицер разбирался так же слабо, как и его предшественники. Коробки и ящики в подвале не трогались вот уже много лет, когда на трон взошёл молодой герцог, страстно увлекающийся археологией. Мой отец, один из крупнейших авторитетов, был призван в К., а любители античности начали появляться при дворе как грибы после дождя — его высочество мог бы выстлать ими свою резиденцию. Разговоры на княжеских балах велись вокруг греческих, римских и этрусских древностей, а с розовых губок грациозных танцовщиц слетали такие серьёзные слова, как нумизматика, глиптика и эпиграфика.
Весть о новой дворцовой моде была принесена в тихий торговый дом Дагобертом. Фройляйн Флиднер, которая появилась в семье ещё при жизни последней фрау Клаудиус, матери Лотара и Эриха, а потом согласно завещанию осталась в доме смотрительницей и домоправительницей, вспомнила о собранных в подвале античных раритетах. Дагоберт поставил в известность моего отца. Отец много раз потом рассказывал, что скучный и тёмный фасад мещанского дома вначале посеял в нём сомнения, но он всё же вошёл туда и попросил у хозяина разрешение на исследование. Господин Клаудиус такое разрешение дал, хотя, видимо, не особенно охотно. Ранним утром отец спустился в подвальные помещения «Услады Каролины» и не показывался оттуда целый день; он не ел, не пил и словно обезумел от возбуждения — перед ним открылся поистине гигантский кладезь сокровищ науки… Господин Клаудиус разрешил распаковать и выставить находки и обеспечил отца апартаментами на первом этаже и неограниченным доступом в библиотеку.
Всё это я узнала, разумеется, не в самом начале своего пребывания в К. В первые дни мне было вообще не до того, чтобы начать ориентироваться в доме; но когда возбуждение от новых впечатлений как-то улеглось, на меня навалилась тоска по пустоши… Илзе всё ещё была здесь; она взяла несколько дней отпуска, чтобы «хоть раз основательно навести порядок в холостяцком хозяйстве твоего отца», а также чтобы помочь мне немного адаптироваться на новом месте. Всё это не успокаивало моё встревоженное сердце; ведь я знала, что она в конце концов уедет и оставит меня одну — эта мысль всякий раз приводила меня в состояние ужасного беспокойства.
Все в главном доме были ко мне несказанно добры, но я ненавидела его тёмные, холодные помещения и бывала там только по необходимости, с фройляйн Флиднер либо с Шарлоттой. Прийти сюда самой, по своему собственному побуждению, — на это я никогда бы не решилась. Но я старалась как можно больше времени проводить рядом с отцом. После его нежного замечания я, разумеется, больше не мешала ему так явно, как тогда, когда я обняла его за шею; я также не осмеливалась по примеру моей матери бросать ему цветки на рукопись, но с некоторых пор на его письменном столе всегда стояла ваза со свежими лесными цветами, и я, неслышно прошмыгнув мимо него, робко и тихо гладила его по седеющим волосам. Я охотно бывала в библиотеке, ещё охотнее — в зале «с побитым материалом», как упрямо называла его Илзе. Все молчаливые лица в этом кабинете потихоньку приобретали надо мной власть и иногда заставляли забыть, что далеко на севере находится пустошь, о которой тоскует моя душа.
Но и здесь меня частенько вспугивали. Дагоберт, который проникся страстью к археологии и гордо называл себя ассистентом моего отца, проводил по полдня в библиотеке и кабинете античности. Заслышав, что он входит в библиотеку, я сбегала через противоположную дверь, мчалась сломя голову вниз по лестнице, и этот детский страх и робость не исчезали даже в огромном пространстве между мансардой и первым этажом — я бежала и бежала, пока, задыхаясь, не оказывалась в лесу.
Этот лес был изумителен в своей безыскусности и самобытности. Прежние господа Клаудиусы купили его и обнесли оградой, причём не для того, чтобы использовать в деле, а лишь с целью найти себе место для тихих прогулок, чтобы можно было побродить по своей собственной земле, не опасаясь помех и посторонних лиц — единственная роскошь, которую они себе позволяли… Вначале острая тоска по бесконечному небу над пустошью не давала мне возможности ощутить красоту леса. Мои глаза никогда не устремлялись кверху — зелёное небо, как это ужасно! — но нежно смотрели на белые цветы, которые робко выглядывали из мха и листвы — они казались мне такими же заброшенными и пугливыми, как и я сама.
