— Здесь похоронен старый король — потому что здесь растёт сосна и цветёт жёлтый дрок, а у других этого нет, — объяснила я Хайнцу ещё ребёнком, когда мы однажды сидели на холме. Я знала, что там, под деревом, покоится могучая королевская голова с золотым обручем вокруг лба, и длинная-предлинная белая борода сбегает на пурпурный плащ, покрывающий его тело. Его спящую тайну охраняло глубокое одиночество, но лесные птицы, отдыхающие на вершине сосны, и голубокрылые бабочки, порхающие вокруг цветков дрока и вереска, и жужжащие пчёлы — все они разделяли со мной эту тайну. Глубоко дыша и скрестив руки над головой, я лежала под кустом и смотрела, как снуют туда-обратно земляными ходами муравьи — они-то знали больше, чем другие, они бывали там, внизу; они, быть может, даже пробегали по пурпурному плащу. Я завидовала им и тосковала о сокрытых в земле чудесах.
До этой минуты большой холм был моим садом, моим лесом, моим неоспоримым владением. Диркхоф, моя родина, затерялся среди бескрайней пустоши; старая заброшенная дорога, соединяющая его с внешним миром, проходила вдоль леса, оставляя в стороне могильные курганы — туда, насколько я помнила, никогда не ступала чужая нога… И вот теперь там находилась целая толпа незнакомых людей; они выдирали из холма огромные куски земли. Я видела, как чёрная лопата тонким штрихом вздымается к пылающему небу; и всякий раз, когда она опускалось, мне казалось, что она вонзается в живую плоть любимого тела.
Переполненная невыразимым состраданием, я сорвалась с места и побежала к холму не разбирая дороги. Меня подгоняла и жгучая потребность увидеть, что же там будет извлечено на свет Божий. Шпитц с лаем мчался рядом со мной, и когда я, запыхавшись, добежала до места, меня догнал своими семимильными шагами Хайнц. И только сейчас я почувствовала робость — тот детский страх, который охватывал меня всякий раз при виде чужого лица. Я отступила назад и стеснённо ухватилась за край хайнцевой куртки, чтобы обрести защиту и опору.
На холме в молчаливом ожидании стояли три господина. Они смотрели, как рабочие роют землю. Господа обернулись на шум, производимый Шпитцем, и один из них, видимо, самый молодой, замахнулся на него палкой, когда Шпитц попытался подбежать к ним поближе. Затем господин смерил нас с Хайнцем холодным взглядом и снова отвернулся.
Уже начали копать под сосной. Вырванные кусты дрока безжизненно валялись на земле; там, где они росли, зияла широкая глинисто-песчаная яма, из которой торчали мощные угловатые корни. Это были корни сосны, безжалостно повреждённые рытьём.
— Мы добрались до камня, — заметил один из господ, когда под лопатами раздался скрежет.
Были отброшены последние куски земли, и из-под них показалась мощная каменная глыба.
Господа отступили в сторону, чтобы рабочие попытались извлечь камень из земли. Хайнц, напротив, подобрался поближе; он, видимо, считал, что рабочие действуют не очень-то ловко. Выставив правую ногу, он в молчаливом соучастии вздымал и опускал свои массивные кулаки, а из его трубки вились такие толстые клубы дыма, что головы чужаков казались погружёнными в какой-то голубоватый туман. Это произвело неожиданный эффект — эффект, который непременно должна была видеть Илзе.
Молодой господин, позади которого стоял мой старый друг, обернулся так резко, как будто его ударили. Он смерил несчастного курильщика с ног до головы долгим, уничижительным взглядом и с отвращением на лице помахал в воздухе своим шёлковым носовым платком, разгоняя клубы дыма.
Хайнц молча извлёк Corpus delicti изо рта и спрятал трубку за спиной — он был безмерно озадачен. Такого эффекта его табак ещё не производил. Но меня поведение чужака ужасно испугало; я уже была готова сорваться с места и убежать куда-нибудь, как вдруг камень с глухим грохотом выкатился из своего гнезда. Это сразу же пригвоздило меня к месту. Вначале я ничего не видела, поскольку возле проёма сгрудились господа; но мне вдруг расхотелось туда глядеть. В моих висках стучала кровь, и я невольно отвела глаза, боясь, что сейчас появится что-то огромное и страшное.
