— Иди в постель, дитя, ты устала! — сказала Илзе и погладила меня по голове.
Я почувствовала в этот момент, что в силу своей естественности и непосредственности я до сих пор была самым беспечным, самым эгоистичным существом на свете.
— Нет, я не пойду спать, — сказала я, стараясь придать своему голосу уверенность. — Илзе, мне сегодня исполнилось семнадцать, я уже большая и достаточно крепкая — я не позволю отправлять меня спать, в то время как ты будешь возиться с бабушкой!
Я вскочила и встала перед ней.
— Ну вот, мне только не хватало, чтобы ты путалась у меня под ногами! — сухо ответила Илзе; она поглядела на меня сверху вниз. — Ну, теперь я тоже знаю, как выглядит большая и крепкая женщина! Она уже выше стола и попискивает, как цыплёнок, который только что вылупился из яйца!
— Илзе, ну не такая я уже жалкая! — перебила я её возмущённо и в тоже время неуверенно — она никогда не преувеличивала.
— Между прочим, я не знаю, чего ты хочешь! — продолжила она твёрдо. — Смешно! Бабушка стоит спокойно на заднем дворе и через час будет спать так же крепко, как и все остальные. Но я хочу тебе сказать, что она начинает тревожиться, если в проходе долго горит свет.
Без лишних слов она взяла лампу со стола — и на моём героическом порыве была поставлена точка. Я бы очень хотела посмотреть на того человека, который осмелился бы возразить Илзе, когда она, энергично кивнув головой, вынесла своё решение.
Я пожелала спокойной ночи Хайнцу, который как раз запирал ворота, и послушно последовала за Илзе в угловую комнату, где мы обе спали.
В нашей комнате было жарко и душно. Илзе уже затворила ставни на двух угловых окнах; и будь в её распоряжении ещё и шторы, она бы, конечно, задёрнула и их.
— Вот, растеряха, твои новые башмаки! — Илзе указала под стул рядом с моей кроватью. — Если бы не Хайнц, они бы так и стояли в траве, а ночью гроза смыла бы их в реку!
При виде двух сиротливых уродцев кровь бросилась мне в лицо. К тому же на меня с гравюры на стене пристально смотрел Карл Великий — его глаза в ярком свете лампы казались огромными. Я повернулась к Карлу спиной и незаметно задвинула башмаки подальше под стул; я не хотела их больше видеть, я не хотела, чтобы хоть что-нибудь напоминало мне о чужаках, с чьим появлением началась целая череда неприятностей и мучительных ощущений в моей простой, беззаботной жизни.
Илзе не вышла из комнаты, пока я не легла в постель. Но с лихорадочно бьющимся сердцем, исполненным дурных предчувствий, заснуть было невозможно. Я снова оделась, подняла ставню на западном окне, выходящем на задний двор, и уселась на край постели. Давящая темнота в комнате рассеялась, и я успокоилась; куда-то ушёл липкий страх перед призраками.
Я беззвучно открыла окно. Невысокая рябина возле дома, которая каждый год к радости птиц пышно обрастала красными гроздьями, прижалась ветками к стеклу. Я была надёжно укрыта её листвой, но могла видеть сад, луг и небо. Илзе говорила о надвигающейся грозе; но никогда ещё звёздное небо не было таким ясным! Изумительно прохладный воздух казался чьим-то едва ощутимым дыханием, которое, однако, не могло всколыхнуть даже самые крохотные листочки в саду, чтобы в глубокой тишине услышать их шёпот — но этот воздух был для меня полон жизни. Я, конечно, не грезила больше о конях-призраках, которые несут по пустоши величавого седого короля и его свиту — это золотисто-пурпурное видение было безжалостно разбито железной киркой, — но я знала, что в каждом стебле вереска трепещет и пробивается жизнь, распускаясь миллионами крохотных цветков, которые в солнечных лучах окрасятся пышным багрянцем. И ещё я сегодня забралась на вершину дуба и насчитала в старом сорочьем гнезде четыре яйца — там внутри тоже трепетала жизнь, в своём усердном росте не зная, день ли сейчас, ночь ли, — пока маленький клюв не пробьёт скорлупу и перед крохотными умными глазками не предстанет великолепный простор… Я знала, что на край леса лёгкими шагами приходят лани и с наслаждением втягивают в себя вересковый воздух, который и сюда, в Диркхоф, приносил ароматы цветов и трав.
