Одна из парочек была теперь совсем близко. Юноша обнял свою спутницу, которая в неверном лунном свете казалась белой статуэткой, и нежно ее целовал.
Женщина внизу вдруг расплакалась.
– Я хочу домой, хочу на родину, мой мальчик, мой дорогой, увези меня!
– Человек еще не освободился от географии любви, – заметил О'Брайен. – Ганди – индиец, поэтому он любит Индию. Эта женщина родом из Ланкашира, вот ее и тянет в Ланкашир, хотя по сравнению с Гульмаргом этот ее Ланкашир…
О'Брайен покачал головою и умолк.
– Позавчера я встретил в лавке одну англичанку, портниху, – сказал я. – Она член лейбористской партии, и, когда мы с нею стали говорить о Ганди, она говорила о нем и хорошее и плохое. Ей кажется, что и в Гульмарге могут начаться беспорядки, и она говорит, что те, кто сегодня приносит нам продавать мед, лепешки и репу, завтра могут наброситься на нас с палками. Она говорит, что предпочла бы все же быть убитой соотечественниками, а не чужими ей людьми!
– И вы приняли все это всерьез?
– Это все совсем не смешно. Ганди никогда не хотел никого убивать, никаких англичан, почему же эта портниха – член лейбористской партии – испытывает такой ужас перед индийцами? Не оттого ли она нам не верит, что и сама не без греха?
Женщина внизу теперь визжала:
– Я в Ланкашир хочу, глупый мальчишка, я в Ланкашир хочу!
– Этого же хочет и Ганди, – усмехнулся О'Брайен.
В это мгновение на веранду влетел сын Абдуллы – Гариб и, не переводя дыхания, закричал:
– Бабу-джи, отцу стало плохо! Он только что был здоров и курил хукку, а потом вдруг закашлялся и сразу замолчал. Я его звал, а он не отвечает, он ничего не отвечает, бабу-джи!
Я побежал вниз. Мертвый Абдулла лежал в своей каморке, глаза его закатились и зрачки смотрели вверх, как будто он и сейчас все еще чего-то ждал.
Сколько безнадежности было в выражении этих мертвых глаз – сны, которые они видели, так и не сбылись.
К двери каморки торопливыми шагами подошел управляющий. Даже не взглянув на Абдуллу, он обратился к Гарибу:
– Воды для господина майора. Горячей воды и поживей!
Он исчез.
Гариб положил на землю учебник и взялся за ведро.
– Разбудите, пожалуйста, отца, – застенчиво попросил он, но в голосе его прозвучало беспредельное отчаяние. – Разбудите отца, а я пока принесу воды для господина майора.
Из комнаты неподалеку доносился чей-то голос. Очередной любовник женщины из Ланкашира целовал ее, приговаривая в виде утешения пьяным голосом:
– Я ув-везу тебя в Л-ланкашир, д-дорогая…
Почему Абдулла умер именно сегодня? Именно в эту чудесную лунную ночь? Влюбленные юноша и девушка все еще купались в потоке лунных лучей; налетал порывами легкий ветерок, принося с собою благоухание лесных цветов. Не мог разве Абдулла умереть через несколько лет после этой лунной ночи? Может быть, тогда его сын успел бы стать образованным человеком и исполнить заветную мечту, мечту всей жизни отца. Да и как он умер? Разве так умирают? Умер, таская полные ведра воды для господ. О, почему он не умер в своем глинобитном домике, среди родных полей и садов? Почему, спрашиваю я? Чья это шутка? Как он смел умереть таким образом? Почему он умер, вечно голодая, вечно страдая и видя свои маленькие сны?! Почему? Почему в мире каждый день и каждую ночь умирают сотни тысяч и миллионы людей, подобных Абдулле? Зачем такие, как он, вообще рождаются на свет? Зачем они живут? Что это, чья это шутка, какой из богов пожелал этого?!
– Эй, Абдулла! Где ты, сын свиньи! – донесся откуда-то издалека голос управляющего. – Господин майор требует горячую воду!
Да скажи же ты мне, сын свиньи, человек с закатившимися глазами, грязный, старый, лысый и полунагой, человек с загрубевшими руками и ногами, человек, истерзанный голодом, скажи ты мне, Человек, неужели даже смерть не научит тебя отвечать на ругательства?!
Удивительные лица приходят мне на память, когда я вспоминаю о «Фирдаусе».
Я вспоминаю сикха и его красавицу жену, которые приехали полюбоваться Гульмаргом и, разочаровавшись, уехали, так как оказалось, что в Гульмарге, кроме гор, и смотреть-то не на что!
– Ведь здесь одни только горы! – восклицала красавица, кокетливо дотрагиваясь пальчиком до подбородка. – Нет, мне совсем не понравился Кашмир! Одни горы и горы!
