, — все это далеко от
того, что является истинной целью человека в этом мире, а таковым может быть
только учение, сопровождаемое точным знанием закона, как говорилось об этом
выше. Но те, кто основывают свою мудрость в Торе на нравственных беседах и
поверхностном обсуждении
алахи,
терпят неудачу, веря, что именно в этом и состоит истинная цель человека в
мире. Они считают, что соответственно этому вели себя
танаим (мудрецы эпохи Мишны) и
амораим(мудрецы эпохи Гемары),
и углубленное изучение
алахи составляло непостоянную,
второстепенную часть их учебы… Очень тяжело устранить
это застарелое и глубоко укоренившееся заблуждение, которое представляет собой,
между тем, совершеннейшую ложь. И если один из упомянутых любителей
«нравственных бесед» отзывается о ком-то, что тот — «большой человек», то нет
никакого сомнения, что на него произвели впечатление красивые речи того
человека и его рассуждения, способные притягивать сердца. Но эту ли черту имел
в виду Рава, отзываясь перед раби Нахманом о раби Аха бар Яаков, говоря, что он
— «большой человек»? (
Бава кама 40а)
Будь это так, раби Нахману, который хотел проверить, насколько тот
соответствует подобному отзыву, следовало бы спросить у него при встрече
что-нибудь из мидраша или
агады, но, когда р. Аха бар Яаков предстал
перед раби Нахманом, тот спросил его
алаху!
Из этого мы учим, что «большой человек» производит впечатление на других прежде
всего своими познаниями в
алахе!
Другой пример из Талмуда связан с обычаем того времени «закрывать рынок» ради
мудреца Торы: когда тот появлялся на рынке со своим товаром, другие продавцы, у
которых был такой же товар, прекращали его продавать, пока мудрец Торы не
распродаст свой. Когда потребовалось проверить однажды одного человека, имеет
ли он право на эту льготу, ему задали вопрос по
алахе, и когда он не смог
ответить, решили, что он — не мудрец Торы (
Бава батра 22а). А когда умирал раби Элиэзер
а-гадоль, (
Авот де-раби Натан 25),
его спрашивали перед смертью о законах ритуальной чистоты, нечистоты и
миквы, и еще он говорил тогда
много о наказании, постигающем за нерадивость и недостаточное рвение в изучении
алахи.
И когда во времена Храма существовал Сангедрин — важнейшее
собрание мудрецов, заседавший в лишкат
а-газит (особом помещении,
примыкавшем к Храму), и он был центром Торы по слову самой Торы, и мудрец,
который оспаривал его решения, подлежал смерти, и по слову его выходили на
войну и ставили царя, — что же требовалось от мудрецов, входивших в это
собрание? Быть знатоками алахи:
законов о запрещенном и разрешенном, имущественных и всех остальных законов
(Рамбам Илхот сангедрин 4:8).
19
Талмуд рассказывает, что когда Уна, сын раби Нахмана, ответил на
вопрос рава Папа, разрешив при этом трудную алахическую проблему — вправе ли первосвященник,
который не может совершать свое служение из-за нега цараат, взять в жены вдову
(которая обычно запрещена первосвященнику; нега
цараат — особого вида язва,
см. Ваикра гл. 13—14, поражавшая людей, одежду и
дома за злоязычие и другие прегрешения. Прим. перев), то
рав Папа был так взволнован и растроган, что он встал, поцеловал Уну и пообещал
ему в жены свою дочь (Орайот 12б).
Постановили в Талмуде мудрецы, что все пути нашей учебы являются составной
частью той Торы, что получил Моше на горе Синай, и рассказали нам о святости
души рава Папы, которая составляла одно целое с Торой. Любовь к Торе привела
его в величайшее волнение даже из-за одной-единственной алахи и выплеснулась наружу в такой форме,
что он поцеловал Уну и пообещал дать ему в жены свою дочь… Нет
никакого сомнения, что такое не могло бы произойти, если бы рав Папа был
знатоком в сфере Б-гобоязненности, а не алахи,
ибо тогда зачем он стал бы отдавать Уне свою дочь? Ведь он полагал бы тогда,
что величие всякого мудреца — в умении вести нравственные беседы и влиять тем
на других людей, и какую ценность имели бы тогда в его глазах способности и
напористость валахе? Все сказанное, все, чему научил нас здесь рав Папа,
находится в явном противоречии с делами тех, кто лишил душу свою важнейшего
приобретения — любви к
