Лузгин молча кивнул несколько раз, потирая подбородок:
— Министр иностранных дел Австро-Венгрии обращается к вам, итальянцу, с такой тонкой просьбой. Что вас объединяет и почему бы графу не вызвать пару-тройку полковников в форме своей империи и не устроить по этому поводу небольшой переполох в полиции Вены?
— Я уже заметил, что граф несколько озабочен допущенной оплошностью. Документ имеет большую юридическую ценность, он уже подписан сторонами. Если станет известно о его существовании, то в Европе отношения между некоторыми правящими династиями могут… как бы это помягче… подпортиться. А если станет известно, что документ исчез, то министр может попрощаться со своей карьерой. И это самое меньшее из зол. Вы спросите, какое нам дело до этого документа? Я отвечу. Официально — никакого. Но граф Кальноки наш единомышленник в вопросах веры. И мы не можем ему отказать в помощи.
— Немного я встречал католиков, готовых на территории чужой страны ввязываться в сомнительные предприятия ради своих единоверцев. Если только эти единоверцы не состоят в одном и том же ордене. Считайте, что я согласился, Джованни. Ставки обсудим после того, как я оценю риск. Кстати, в каком тайном обществе вы состоите? Или это орден?
Ни один мускул не дрогнул на лице Джованни. Он продолжал перебирать пальцами, рассматривая замершим взглядом сервант напротив. Чезаре сделал вид, что не расслышал и потянулся к вазе за шоколадной конфетой.
— Вы, Лео, приняли правильное решение. Сумма вознаграждения будет достаточной для того, чтобы вы могли безболезненно оставить своё поместье и перевезти сюда свою семью, — размеренно ответил Ландино. — Вы купите здесь усадьбу в провинции или квартиру в Вене, ваша дочь получит отличное европейское образование, а ваши таланты будут, несомненно, востребованы.
«И о Сонечке узнал… Готовился, прохиндей, готовился…» — Лузгин между тем изобразил полную заинтересованность и внимательно слушал Джованни.
— Никто из тех, кто на нас работает, об этом не пожалел. Если, конечно, не предатель. Измены мы не прощаем. Таковы правила, и не я их установил. Вы по-прежнему уверены, что хотите знать ответ на свой вопрос?
— Несомненно. Не терплю полутонов.
Джованни тяжело поднялся из кресла, направился к вешалке за шляпой и плащом, подал знак Чезаре, что разговор окончен, и только взявшись за ручку двери, ответил на вопрос адъютанта:
— Иезуиты.
Не дожидаясь реакции хозяина номера, оба итальянца молча исчезли за дверью, посчитав дело сделанным. С некоторых пор, после службы в театре, Джованни испытывал непреодолимую тягу к эффектным сценам. Если появиться — то внезапно, без предупреждения, как ревнивец Хосе на площади в Севилье перед тем, как лишить жизни обожаемую Кармен. Если исчезнуть, то неслышно, без лишних реверансов, словно привидение старинного замка. Хозяин ситуации так и должен себя вести. Это он диктует условия и устанавливает правила.
— Много лишних слов. Слишком много, — проворчал Джованни, спускаясь по лестнице.
Чезаре, бесшумно двигаясь сзади, фразу своего шефа явно не расслышал.
— Судя по всему, с этим русским у вас богатая на события история знакомства, господин Ландино, — заметил Чезаре после того, как они вышли на шумную улицу.
— Слишком богатая. И её пора заканчивать…
— Я правильно вас понял, Джованни? — Чезаре вскинул брови от удивления.
— Правильно. Как закончим дело, отправим этого адъютанта к праотцам.
Его величество вернулся в Гатчину из Петербурга не в самом лучшем расположении духа.
Все заботы отошли на второй план, как только он завидел на лужайке ниже лестницы целую процессию из озабоченной дворцовой обслуги, нескольких фрейлин в платьях с неестественно пышными юбками и пары суровых терских казаков из личного конвоя государя, степенно прогуливавшихся поодаль.
Вся эта суета была сконцентрирована вокруг маленькой бежевой коляски с четырьмя большими колёсами на спицах, которую сверху защищал от косых солнечных лучей широкий тюлевый зонт с рюшами.
Рюши с недавних пор во дворце поселились основательно. Белыми они были на балдахине детской кроватки, прозрачными — на длинных, от потолка до пола, занавесках, розовыми — на покрывале, а на чепчике новорождённой они имели едва заметный оттенок морской волны. Хотя только в этот раз они были такого цвета. Чепчиков в специальном комоде с детским гардеробом лежало такое несчётное количество, что даже самый сноровистый лакей не смог бы упомнить все фасоны и расцветки.