Венская прелюдия - страница 68

Ерёмина всего трясло мелкой дрожью. Он и стрелять-то толком не умел, а о том, чтобы задушить человека голыми руками… Георгий Саввич взглянул на свои худые кисти рук, узловатые длинные пальцы и неожиданно громко крикнул:

— Нет!

— Я так и думал… — железным голосом сказал Джованни. — Насколько я понимаю, этот профессор иудейской веры?

Ответа не последовало. Ерёмин рассеянным взглядом продолжал разглядывать свои дрожащие руки.

— Вы слышите меня, Джорджио?

Дознаватель утвердительно кивнул, но выглядело это совершенно неубедительно.

— Завтра утром прикажете ротмистру Ивантееву заступить на ночную вахту и проведёте меня в камеру к профессору. Ему придётся повидаться с раввином. Я всё сделаю сам.

— Зингерштрассе, девятнадцать, — громко скомандовал Лузгин, запрыгнув в экипаж почти на ходу, и Подгорский, сидевший на козлах большого зелёного фиакра в облачении кучера, лишь молча кивнул. Так поступил бы каждый из венских извозчиков, не славившихся своей разговорчивостью.

— Как спалось на новом месте? Обвыклись? — Лузгин с безразличным видом осматривал фасады с узкими, словно бойницы, окнами в ожидании ответа Завадского, вальяжно расположившегося справа на диване, обитом качественной кожей. Любой сторонний наблюдатель сделал бы для себя вывод, что два состоятельных господина решили нанять экипаж для прогулки по внутреннему городу[37].

— Высота потолков в сочетании с непропорционально малой шириной апартаментов доводит меня до исступления. Такое ощущение, что посол мне выделил для жизни колодец. Как так можно строить? То ли дело у нас: если спальня — то хоромы, если обеденный зал — так человек на сто. Вот это я понимаю — широта души. А здесь? — Александр Александрович Завадский пребывал в раздражении и не намерен был этого скрывать. — Имел неосторожность для свежести воздуха оставить открытым то, что здесь называют окном. Комары у них, скажу я вам, породистые…

Подгорский тронул круп лошади длинным шестом и улыбнулся. Вчера вечером он предупреждал нового обитателя посольского жилого этажа о том, что с наступлением темноты окна следует держать закрытыми — воды Дуная посылают в окрестности не только ночную свежесть, но и стаи мелких назойливых кровососущих. Александр Александрович лишь благодарно кивнул в ответ, но цепкий взгляд Подгорского приметил початую бутылку шампанского. Скорее всего, к её окончанию Завадскому было уже не до закрытого окна.

— И все бока себе отлежал… — ворчал начинающий дипломат, потирая предплечье.

— Вам ли быть в печали, Сансаныч? — с налётом иронии заметил адъютант. — Неужто кровать в вашей келье жёстче, чем койка на броненосце береговой охраны «Колдун»?

Подковы серой в яблоках кобылы равномерно отбивали удары по мостовой, фиакр неспешно вёз господ почтенного вида к пункту назначения. Неожиданно Подгорский выругался на немецком, дёрнул на себя вожжи, с виноватым видом приложил руку к груди, пролепетал что-то вроде «нижайше прошу прощения за задержку» и спрыгнул на землю. Подтянуть узду на один пробой с каждой стороны оказалось делом быстрым — пассажиры только успели обменяться остротами по поводу того, что чиновник посольства Подгорский по выслуге лет без дела не останется. Извозчик из него проворный. Илья Михайлович, взобравшись на козлы, ещё раз, как положено приличному вознице, принёс свои извинения и вздёрнул вожжи.

— Не единожды я уже подумал, что та твёрдая койка в офицерской каюте мне милее, чем все эти венские красоты. Там я знал каждого человека рядом с собой и мог на него положиться с полной уверенностью. Как на брата. У меня такое чувство, что я сошёл на берег в порту, а мой броненосец ушёл в Кронштадт. Не сочтите за слабость, капитан первого ранга Лузгин. Так… На ваш вопрос о койке отвечаю… — тихо произнёс Завадский на ломаном немецком языке.

— И это говорит мне человек, который с уверенностью прорицателя вытянул меня из деревенского болота, — парировал адъютант. — Кстати, кроме меня, вы вполне можете положиться и на нашего кучера. Думаете, он перед выездом не проверил упряжь? Несколько раз проверил, я уверен. Допускаю даже, что он её умышленно послабил, с тем чтобы иметь возможность без подозрений остановиться в любой момент, когда посчитает нужным.