Острый восточный ум Лорис-Меликова недаром пребывал в тревоге. Утром в печать вышел «Манифест о незыблемости самодержавия».
Александр Третий принял решение быстро и чётко, как подобает самодержцу во время испытаний. Новый царь выслушал всех и сделал так, как посчитал нужным. Настали времена «государственников» и консерваторов, а для дядюшки Коко и графа Лорис-Меликова солнце закатилось.
Великий князь этот удар пережил с достоинством, но водянисто-голубые глаза под пенсне своим выражением выдавали какую-то неестественно детскую тоску. Его, старшего родственника, не послушали. Его и всю его партию «константиновцев» одолел сухопарый старик странного вида в старомодных очках, ненавидевший мундиры и ордена. Конечно, дядя Коко рылся в корнях своего поражения, откопал на дальних полках памяти те давние воспоминания, когда неуклюжего Сашу он за общим семейным столом кликал не иначе как «медведь». Справедливости ради, Саша эти постоянные колкости дяди тоже держал в уме с самого детства, с тех пор, как каждая его неловкость вызывала у Коко приступ гомерического хохота, будто перед ним находился не племянник и царский сын, но какой-то Петрушка из захолустного театра.
А потом, вконец расстроенный и обиженный, Коко уехал в такие милые его сердцу Европы залечивать водами душевные раны. Некогда всесильный министр Морского ведомства и Председатель Государственного совета предпочёл скрыть от столицы и её вездесущих злых языков свой позор и разочарование. Следом за его высочеством отошли от дел и его «константиновцы». Адъютант Лузгин, хотя и сторонился всего этого политического серпентария, занимался исключительно деликатными и требующими определённых умений поручениями, под большую метлу попал в числе прочих.
— Это всего лишь значит, что мы не успели вас посвятить в детали нашего замысла, Алексей Борисович… — сдержанно ответил капитан. Долгая служба в статусе доверенного лица одного из самых влиятельных в империи представителей дома Романовых дала адъютанту главное — опыт. А он сейчас подсказывал, что князь остепенится и вернётся в реальность. Ему нужно только обозначить расстановку сил, указать на то, кто главный в посольстве и в этом расследовании.
— Леонид Павлович, я не люблю неподготовленных экспромтов, — сказал посол, сохраняя на лице искреннюю улыбку. — Если вы со мной, то увольте меня от подобных переживаний. Или вам по душе тихая жизнь деревенского помещика? Вот уж не думал, что такой деятельный и умный человек, как вы, в отставке удовлетворится охотничьим ружьём, несколькими коровами и кузней. Не дайте себе сгнить, Леонид Павлович! Не дайте! И главное — больше никаких сюрпризов!
Князь запустил два пальца в карман жилетки, откуда достал хронометр. Крышка откинулась с приятным щелчком — эти часы фирмы Буре были собраны на его швейцарском заводе и стоили очень приличных денег.
«Видали мы и не такие фокусы, — подумал Лузгин, оценив резкую смену в тоне князя. — И о кузне знает, ты ж посмотри… Значит, я тебе нужен, Алексей Борисович. Но никак не наоборот».
Напряжённое молчание со стороны своих новых подчинённых князь расценил как согласие с вышесказанным.
— Итак, господа! — Алексей Борисович резко развернулся и быстрым шагом направился сквозь бесчисленную череду проходных залов в сторону лестницы, ведущей в жилые помещения посольских служащих. Офицеры последовали за ним, обменявшись недоумёнными взглядами.
— Служил при российском посольстве в Вене некто Либерт… — Каждый шаг посла эхом раскатывался по залам. То ли подбой его туфель был металлическим, то ли он ступал демонстративно чётко, ударяя каблуком по паркету. — На первый взгляд — ничем не приметный чиновник, и мало кто в этом здании знал о его действительной миссии. Как оказалось — мой предшественник, посол Убри, пустил это дело на самотёк. Опустим его мотивы. Человек на закате карьеры часто делает ошибки, опираясь на домыслы и необоснованные обиды. И в Петербурге, в министерстве имели довольно смутное представление об успехах и планах господина Либерта. У нас всё, как обычно!
Лузгин с удовлетворением отметил для себя, что князь стал настолько эмоционален, что позволил себе лишние жесты руками. Это значило, что он чувствует себя в обществе людей, которым доверяет.
