Возвращение
Они объявляются внезапно, как из-под земли, эти две диковинные фигуры на Кэртнерштрассе. С виду они смахивают на возвратившихся с необитаемого острова робинзонов или на еще кого-то в том же духе – до того нелепо на фоне витринных крепдешинов, безукоризненных брючных складок, лаковых штиблет и ажурных платьиц смотрятся два этих ходячих чучела, – неуклюжие, оборванные, грязные, какие-то пещерные в своей ископаемой неповоротливости. При ближайшем рассмотрении выясняется: это двое возвращенцев. Еще прошлый летом они вышли то ли из Иркутска, то ли еще из каких-то несусветно далеких мест, где нынче гоняет телят не простой, а красный Макар, и теперь вот сподобились сомнительного счастья в году одна тысяча девятьсот девятнадцатом от Рождества Христова добраться, наконец, до родимой Вены, города своих ностальгических грез. В их драные сапоги неистребимой коростой въелась пыль бесконечно долгих трехлетних странствий, то, что когда-то именовалось обмундированием, болтается теперь на их иссохших смуглых телах мешками невнятной окраски, в которой лишь при очень большом желании можно опознать цвета армейских шинелей, но с тем же успехом – песочно-глинистые, землистые тона все той же дорожной пыли. Но шли оба решительно, целеустремленно, ибо искали комендатуру, где им непременно нужно отметиться. Шли молча, ничему не дивясь и не изумляясь. Похоже, все пережитые испытания не оставили в их душах ни малейшего следа. Да и жилось им в России очень даже неплохо. Чего же тогда они вернулись?
– Дак ведь домой хотелось.
– Вы хоть знали, что вас дома ждет?
Когда они уходили на фронт, времена были еще великие, теперь, когда они вернулись, настали времена новые. Но мы так долго валандались с великими временами, что даже отрочества новых наверняка не дождемся. Вот почему теперь эти двое возвращенцев застают на родине времена, чья новизна сводится лишь к уродству провалившихся экспериментов, вот почему они возвращаются в город, по чьим мостовым льется кровь – точно так же, как на полях недавних сражений, – возвращаются в страну, которая сама не знает, что делать и с чего начать, когда все вокруг кончается, возвращаются к землякам, которые говорят теперь друг другу «товарищ», но на всякий случай придерживают в кармане револьвер. Так чего ради вернулись эти двое? Они и сами не знают – точно так же, как не знают, чего ради уходили.
22.06.1919
Недоверие встречает тебя уже на пороге: кто поручится, что ты не полицейский шпик, не доносчик, не подсадная утка? Впрочем, кто бы ты ни был, но ты точно чужак: вон, у тебя и воротничок чистый, да и повадки какие-то европейские. И руки у тебя не суетливые, и глаза лукаво не подмигивают, призывно намекая на выгодное дельце, и порожний нагрудный карман скучно прилегает к груди, а не оттопыривается чуть ли не на полверсты от оболочки твоего бесполезного «Я». И не ощущается во всем твоем облике никакой загнанности, никаких неприятностей с полицией, никакой лихости или хотя бы плутоватости. Пред оком закона ты и глазом не моргнешь, а если какую запретную дверцу отворить надо – не шевельнешь и мизинцем. Тогда что тебе здесь понадобилось, тебе, законопослушному и законом защищенному среди перед законом беззащитных и от защиты закона увиливающих? Что ты, уважаемый, потерял тут, среди презренных и отверженных? Ты, почтенный, среди униженных? Отмытый среди чумазых? Культурный в этом царстве бескультурья? Добросовестный среди бессовестных? Ты, щепетильный, в этом вертепе послевоенного морального опрощения? Разве ты сам не видишь: ты тут чужак, вот почему всеобщее недоверие встречает тебя на пороге маленького кафе в переулочке Банкгассе…
А ведь были, были времена, когда неприметная эта бистрошка влачила убогое существование преимущественно за счет обслуги венгерского представительства, забегавшей сюда освежиться. Тогда вообще казалось, что она исключительно ради самого этого представительства тут и обосновалась, дабы предоставить нижним дипломатическим чинам возможность посплетничать, утолить мимолетную жажду и опрокинуть между делом рюмочку-другую ликера. Еще бы! Ведь в те времена мир еще не знавал «белых денег», одну только добрую старую австро-венгерскую валюту, а представительство на Банкгассе не получало от высочайшего правителя монархии сомнительное право под видом «белых денег» по хитрым дипломатическим каналам контрабандой ввозить в венские банки коммунистическую заразу
