Вена (репортажи 1919-1920 гг.) - страница 19

08.02.1920

Обвал – это когда на бирже случается нечто совершенно неожиданное. Когда вот именно этого спекулянты не ожидали – а оно возьми и случись! Обвал происходит именно и только тогда, когда его не ожидают спекулянты. Потому, кстати, они и называются спекулянтами, ведь одно из значений слова «спекулировать» – «строить несбыточные прожекты», то есть предполагать нечто неосуществимое. Нечто против общих ожиданий.

Так вот, на сей раз против общих ожиданий выросла крона. Спекулянты потеряли на этом кучу денег. У кого не было лысины, тот рвал на себе волосы, покуда лысина не появится. Некоторые особо отличившиеся обзавелись лысиной за одни сутки. В меняльных конторах было не протолкнуться. Перед зданием биржи у Шотландских ворот утром вырос лес машущих рук. Голов было не видно – одни только машущие конечности.

Он один, один-единственный, сумел «выкрутиться».

Полагаю, нет нужды называть его имя. Кто же его не знает – того, кто всегда успевает выкрутиться? Это он остается цел и невредим в железнодорожной катастрофе, повиснув в багажной сетке, словно по рассеянности забытый саквояж. После кораблекрушения именно он всплывает из морских пучин этаким глазком жира в супнице. Если случается пожар или иное бедствие в театре, именно ему достается местечко с краю, прямо под улыбчиво-спасительной надписью «Запасный выход».

Вы спросите, как он выглядит? Главный отличительный признак – он сидит. В меняльной конторе именно он сидит в самом уютном углу раскидистого кожаного дивана. Первое, что бросается в глаза – это мощные ляжки, туго, будто мокрой тканью купального костюма, обтянутые дорогими полосатыми брючинами. Впрочем, ниже колен брюки ниспадают уже этакими вальяжными напусками, чтобы утонуть в голенищах сапог, предусмотрительно защищенных от грязи и луж гамашами.

Вокруг живота, словно брюхо коровьего чучела, сытно вздувается желтая жилетка, третья снизу перламутровая пуговица вот-вот задохнется в удавке петлицы. Зато накрахмаленная грудь белоснежной сорочки вздымается и опускается ровно. Она дышит будто сама по себе и при каждом вздохе, просто так, из любезности, соизволяет приподнимать и галстук. Тогда как короткая толстая шея с гордым подобострастием несет на себе надменно вскинутую голову с гладко зализанными назад, обильно уснащенными бриллиантином волосами.

Покуда он, закинув ногу на ногу, почитывает на кожаных подушках свежий номер «Бомбы»[33], в контору вваливается очередной биржевой погорелец.

– Лиры покупаете?

Молчание.

– Лиры никому не нужны?

Элегантный молодой человек за прилавком конторы только снисходительно улыбается. Чудак с лирами – это, конечно, спекулянт. Он, что называется, доспекулировался. Просчитался в своих спекуляциях. И теперь у него полно лир. Можно почти физически ощутить, как они его отягощают. Висят на шее, как булыжник на груди самоубийцы, бредущего топиться. Голова его понурена. От невыносимого бремени итальянской лиры.

Тем временем наш выкрутившийся счастливчик чрезвычайно увлечен изучением «Бомбы». О, какое шикарное декольте! Нащупав элегантный, в золотой оправе монокль, болтающийся на черном шелковом шнурке, любитель журнального чтива привычно зажимает его между правой щекой и корнем носа, широко раскрыв правый глаз. Левый глаз при этом непроизвольно прищуривается и то и дело хитро подмигивает полуприкрытыми веками.

Какое шикарное декольте!

– Так что, лиры не покупаете?

Счастливчик с притворным изумлением вскидывает монокль:

– Ого! Лиры! Лиры нынче ничего не стоят. Крона взлетела.

– Я отдам лиры по полторы тысячи.

– Да я свои по тысяче семьсот сорок продал.

– Когда?

– Вчера.

– Меня они обрили подчистую.

– Что, совсем наголо?

– Под ноль.

– М-да, вот уж горе, так горе. Я слышал, Горовиц застрелился. Сто тысяч долларов потерял.

– Кто застрелился?

– Горовиц!

– Так Горовиц – это я!

– Ах, вон что… – Счастливчик рассеянно роняет монокль. Выкарабкавшийся из-под монокля глаз сладострастно поблескивает.

Ажиотаж около венской биржи (1920 г.)

Повернувшись, Горовиц уходит. С бременем лир на шее. Уходит, не попрощавшись. В голове крутится лишь одно: «Никто не купит! Ни одна собака не купит! Чтоб тебя кондрашка хватила!»