— Правда? — Степан заглянул в глаза дяде, и Вельяминов удивился — высокий, широкоплечий парень казался ему сейчас совсем тем, голубоглазым ребенком, коего он помнил.
— Ну, не навсегда, конечно, — рассмеялся Вельяминов. «Если ты в Новгороде девицу, какую себе приглядишь, придется ее на Москву везти — ты ж наследник, усадьбы ваши тут, не получится у тебя на север-то переехать».
— Да не за девицами я, — покраснел Степан. «Мне б на лодьях походить, понять, как делается это, а, может, Никита Григорьевич меня и на Белое море отправит, там, говорят, поморы к норвегам на настоящих морских судах ходят».
— Ну, ежели тебе какая красавица северная встретится, ты тоже не робей, — Вельяминов вскочил на коня. «Новгородки — они хоша и упрямые, да лучше них, как по мне, нет никого».
— Федор Васильевич, — спросил его племянник, когда они уже сворачивали на Рождественку, — а когда книги-то уже можно будет в руках подержать?»
— Смотри, — Вельяминов стал загибать пальцы. «Сегодня вы с дьяком стан наладили, завтра он пробные листы напечатает, а со следующей недели уж начнет Евангелие и Псалтырь набирать. Да там пока обрежут, пока переплетут. Недели две еще. Как раз к возвращению государя поспеем».
— Долго как… — протянул Степан.
— Избаловался ты, племянник, вот что я тебе скажу, — Федор заколотил рукоятью плети в ворота усадьбы Воронцовых. «Давно ли Евангелие месяц сидели, переписывали, а Псалтырь и того дольше, а ты две недели потерпеть не можешь».
— Так если царь через две недели возвращается… — начал Степан.
— Знаю, знаю, — прервал его Вельяминов. «Ты тихо, дома-то не след об этом говорить».
Ворота открылись, и с крыльца усадьбы кубарем скатилась Марфа, а за ней — толстый, еще молочный щенок.
— Тятенька! Тятенька! — закричала она. «По’мотри, Петруше дядя Михайло щеночка подарил!
Я тоже хочу!»
Степан наклонился и ловко подхватил троюродную сестру, посадив ее впереди себя на седло.
— У тебя же, Марфа, Черныш есть, забыла? — ласково сказал он. «Он, небось, по тебе скучает сейчас».
— Черныш в подмо’ковной, — погрустнела Марфа. «Тятя, а когда мы к маменьке поедем?».
— Да как выздоровеет она, — Федор почувствовал, что краснеет. Не дело было лгать дочери, но и пустить ее в подмосковную, когда там выздоравливал беглец из-под государева суда, — было никак нельзя.
— Как Федосья? — Прасковья тоже вышла на двор.
— Да уж лучше, гонца спосылала, что через неделю, али дней десять можно будет Марфу к ней отправить, — сказал Вельяминов и хмуро поздравил себя с тем, что лжет не только родной дочери, но и сестре.
— Давай ее мне, — сказал он Степану, спешился, и, подхватив Марфу, посадил ее на плечи.
«А не съездить ли нам, боярышня, после трапезы на реку — на конях прогуляться?» — спросил он дочь.
— Да! Да! — восторженно закричала Марфа.
— Все ж ты, Федор, осторожнее, — заметила Прасковья. «Трехлетнее дитя на своего жеребца сажаешь, он у тебя горячий же, понесет еще, упаси Боже».
— Матвея я в седло посадил, как он ходить только начал — улыбнулся Федор.
— То, мальчик, а тут девица, — вздохнула его сестра. «Хотя одно название, что девица, прости Господи, — как есть чистый сорванец. Хорошо хоть, Михайло вон щенка принес — они с Петей и заняты. Ну, пойдем трапезничать-то».
За обедом говорили о свадьбе. Марья, хоша к столу и вышла, но почти ничего не ела — так, щипала хлеб, да украдкой перечитывала грамотцу, что сегодня утром доставили ей из Кириллова монастыря, от жениха.
— Что Матвей-то отписывает? — спросил ее Вельяминов.
— Недели через две тронутся они на Москву, — ответила Марья.
Дядя и племянник обменялись выразительными взглядами.
— Еще пишет, — продолжала девушка, — что государь Иван Васильевич в добром здравии, тако же и царица, и Дмитрий царевич».
— Храни их Господь — сказал Федор и размашисто перекрестился на иконы в красном углу.
Феодосий уже ходил по светелке, когда в подмосковную приехал Матвей Башкин.
— Ну что, боярыня, все ли перевела? — спросил он Вельяминову, поднявшись в горницы.
— Вот, Матвей Семенович, — протянула ему Феодосия аккуратно переплетенный томик. «Это по-латынски, как раз удобно — книжка маленькая, спрятать легко.
