— То есть ты вот так здесь сидишь и рассказываешь мне, что надо было всё оставить как есть… Да уж! — Он опять заметался по комнате. — Говорю тебе, я поступил единственно верно! Если ты не согласна, то что ж ты, ради всего святого, не скажешь, какие у меня были варианты? Критиковать легко, но раз уж критикуешь, изволь объяснить, что еще я мог сделать? По-твоему, я ошибся!
— Я так не говорила.
— А вот и говорила! — заорал он. — Тогда ты мне всё высказала! Ну, что теперь скажешь, раз уж уверена, что я напортачил?
— Ничего не скажу, Джордж.
— Просто потому, что боишься! — произнес он и продолжил, вдруг высказав горькую, но точную догадку: — Ты упрекаешь себя за то, как сама поступила в той ситуации, и стараешься оправдаться, делая так, как захотела бы моя мама. Ты считаешь, я не вынесу, если пойму, что надо было поступить иначе. А я-то знаю это! Но в голове у тебя одно: ты уверена, что я был неправ. И дядя Джордж думает так же. На днях я напрямую спросил его об этом, и он ответил, как ты: пытался увернуться и быть повежливее. А мне не нужна ваша вежливость! Я знаю, что поступил правильно, и мне не нужно сюсюканье от людей, считающих, что это не так! По-моему, ты думаешь, что зря я не пустил к ней Моргана, когда тот приходил ночью, когда она… она умирала. Но если это так, что ж ты сама прибежала спрашивать разрешения у меня? Взяла бы да пустила! Она правда хотела с ним увидеться. Она…
— Ты думаешь… — начала потрясенная Фанни.
— Она мне так и сказала! — Он задыхался от неизъяснимой муки. — Сказала "еще разочек". Она хотела попрощаться с ним! Только и всего! И ты винишь меня и в этом, перекладываешь на меня собственную ответственность! Но уверяю тебя, я это и дяде Джорджу сказал, что виноват во всем не я один! Раз ты знала, что я неправ, увозя ее или прогоняя Моргана, раз ты была в этом уверена, почему допустила это? Вы с дядей взрослые люди, разве нет? Вы старше меня и так убеждены, что мудрее меня, так почему опустили руки и позволили мне делать всё, что заблагорассудится? Могли бы и остановить, раз уж я неправ, нет?
Фанни покачала головой.
— Нет, Джордж, — медленно выговорила она. — Никто не мог остановить тебя. Ты такой сильный, и…
— Что и? — громко спросил он.
— И она так любила тебя.
Джордж уставился на ее руку, его нижняя губа задергалась, он прижал ее зубами, но не смог удержать бешеных рывков.
Он выскочил из комнаты.
Она неподвижно сидела, прислушиваясь. Он бросился в комнату матери, но после хлопка двери до ушей Фанни не долетало ни звука. Наконец она встала и вышла в коридор, но и там была тишина. Тяжелая черная дверь спальни Изабель казалась Фанни, вперившей в нее взгляд, всё темнее и темнее; полированный орех мутно отражал свет люстры, висящей в дальнем конце коридора, что придавало двери таинственности, а единственная яркая точка на бронзовой ручке для растревоженной женщины была подобна не смолкающему в ночи воплю. Что же скрывалось от человеческого глаза и уха во тьме по ту сторону двери, во мраке, укутавшем любимые кресла Изабель, ее бережно собранную библиотеку и два огромных ореховых платяных шкафа с ее одеждой и шалями? Какие трагические вопросы напрасно задавались безвременно ушедшей любимой матери? "Господи, что еще я мог сделать?" И непроницаемая тишина была выразительнее всех слов, которыми при жизни отвечала Изабель, и сын начал понимать, какими красноречивыми могут быть мертвые. Они не могут перестать напоминать, как бы они ни любили живущих: у них просто нет выбора. Таким образом, Джордж мог вопрошать до потери рассудка: "Что еще я мог сделать?" — и до конца жизни посылать этот дикий крик небесам, ответом ему был лишь грустный шепот обреченной повторять одно и то же Изабель: "Мне бы с ним… увидеться. Еще… еще разочек".
Под окнами прошел веселый темнокожий, громко — и частенько не попадая в ноты — насвистывавший песенку о женщинах, рагу и джине. Потом появилась шумная компания юнцов, возвращающихся домой после какого-то важного посвящения, они грохотали палками по планкам забора, хрипло гоготали и даже пытались петь жуткими ломающимися голосами подростков на пороге взросления. Безо всякой причины, прямо как стая неожиданно встревоженной домашней птицы, они встали перед домом и почти полчаса галдели там, напоминая бушующую толпу.
