— А, господин комиссар, очень приятно! — сказал портупей-юнкер, заглядывая в лицо. — Четыре дня назад мы встретились с вами в Зимнем дворце.
— Да что тут смотреть, кокнуть его! — крикнул кто-то из юнкеров и щелкнул затвором.
— Не трогать! — сказал портупей-юнкер. — Он нам пригодится. Ведите во двор!
Павлика, матроса, шофера и члена Реввоенкомитета повели к воротам.
Портупей-юнкер шел рядом с членом Реввоенкомитета.
— Что, спета теперь ваша песенка, господин комиссар? — спросил он.
— Ну что ж, — ответил член Реввоенкомитета. — Зато песня была хороша.
В эту минуту снятый с автомобиля матрос вдруг распихнул юнкеров и нырнул в толпу.
Низко нагнув голову, побежал он через улицу, шныряя из стороны в сторону между шинелями и юбками. Юнкера сразу потеряли его из виду. Он бежал к противоположной панели, как раз к тому месту, где в черном пальто, в котелке, в запачканных грязью галошах стоял отставной штабс-капитан Чекалин.
И штабс-капитан Чекалин, вытащив из кармана револьвер, выстрелил в матроса в упор, в низко опущенную его голову.
Матрос упал ничком на мокрые торцы, потом перевернулся и замер. У него было широкое молодое лицо с черными бровями.
Штабс-капитан спрятал револьвер и наклонился над убитым. Небольшою желтою рукой деловито обшарил он все карманы черного матросского бушлата. Но в карманах не было ничего, кроме одной маленькой скомканной бумажонки. Штабс-капитан вытащил бумажонку, расправил ее и поднес к глазам.
Это был пропуск за № 4051, выданный 29 октября 1917 года военным отделом Петроградского Совета. Отставной штабс-капитан тщательно сложил пропуск и, расстегнув пальто, сунул его себе во внутренний карман.
Тут к отставному штабс-капитану подошел портупей-юнкер и спросил, кто он такой. Штабс-капитан назвал себя и показал свой документ.
— Рад служить правому делу, — сказал он.
У штабс-капитана были вставные челюсти. Они слегка отставали от десен и сухо пощелкивали, когда штабс-капитан говорил.
Портупей-юнкер подумал.
— Следуйте за мной во двор, — сказал портупей-юнкер.
2
Павлика, шофера и члена Реввоенкомитета ввели в ворота телефонной станции.
В воротах под аркой стоял броневик, на зеленом боку которого было выведено белой краской: "Федор Богданов". Броневик пыхтел и трещал — что-то не ладилось с мотором. Вокруг него возилось несколько юнкеров.
На дворе пленных принял маленький офицер с расцарапанной щекой. Суетливый и беспокойный, он повел их, семеня, торопясь и подскакивая. Подведя их к стене, он скомандовал:
— Становись!
Они стали рядом возле стены.
Павлик заглянул в глаза члена Реввоенкомитета, стараясь по лицу угадать, что их ждет. Там, в Пулкове, среди наскоро вырытых окопов, Павлик привык по этому лицу угадывать, что думать, что делать, чего ждать. Однако теперь лицо члена Реввоенкомитета не сказало Павлику ничего. Но шофер вдруг заплакал. И, видя, как слезы текут по немолодым обветренным щекам шофера, застревая в усах, Павлик понял все.
— Пулемет, за работу! — крикнул офицер куда-то в открытую дверь.
За дверью на лестнице что-то загремело, послышались голоса, но пулемет не появлялся. Офицер с расцарапанной щекой, подождав, оставил пленных под охраной юнкеров и вошел в дверь. Оттуда долго раздавался его срывающийся высокий голос.
Наконец пулемет был вытащен на двор. Его навели на пленных.
— Смирно! — скомандовал офицер.
Павлик прижался плечом к рукаву члена Реввоенкомитета и закрыл глаза.
И вдруг наверху, над головой, услышал он пронзительный, дикий многоголосый визг.
Этот странный визг ошеломил Павлика, и Павлик съежился, жмурясь.
А визг все разрастался, доносясь сразу со всех сторон.
Павлик открыл глаза и поднял голову.
И во всех этажах, во всех окнах за стеклами увидел он женщин. Телефонные барышни смотрели во двор, на пленных и на пулемет, и кричали, стуча в оконные рамы.
Офицер с расцарапанной щекой тоже поднял голову и тоже оглядел этажи. Он, видимо, не знал, как поступить.
— Пулемет отставить! — крикнул он внезапно.
И пулемет оттащили.
Пленных ввели в здание и по длинной лестнице повели куда-то наверх. Потом миновали несколько просторных комнат, уставленных аппаратами. Женщины, толпившиеся по углам, молча провожали пленников глазами. Так довели их до двери, возле которой торчало человек десять юнкеров.
