Михаленко попытался поговорить с Полковниковым по телефону. Но Инженерный замок на вызовы не отвечал. Там не работал ни один телефон.
Тогда Михаленко призвал к себе Шилина — главного механика телефонной станции. Шилин был человек еще молодой, с небритым и невыспавшимся лицом. Он раздражал Михаленко тем, что, разговаривая с ним, не глядел ему в глаза.
— Вы сами велели мне выключить Инженерный замок, — сказал Шилин.
Это был явный вздор: Михаленко, заняв станцию, приказал Шилину выключить телефоны Смольного и Петропавловской крепости, чтобы лишить большевиков связи. Не мог же он самого себя лишать связи со своим штабом!
Однако Шилин, глядя в угол, упрямо продолжал утверждать, будто ему было приказано выключить, кроме Смольного и Петропавловки, еще и Инженерный замок. "Это он нарочно! — думал Михаленко, разглядывая серое от усталости лицо главного механика. — Тайный большевик…" Он охотно ударил бы Шилина, но опасался, что тогда никак не удастся наладить связь с Полковниковым.
Он велел Шилину немедленно соединить телефонную станцию с Инженерным замком. Шилин ушел к своим аппаратам и долго над ними возился. Михаленко хрипло орал в трубку, вызывая Полковникова, но из трубки в ответ доносился только бессмысленный гул, треск и грохот.
Связь не налаживалась. Шилин во всем винил младших техников, которые не то где-то попрятались, не то в самом начале событий умудрились удрать домой. Михаленко, уже красный от натуги, лаял в трубку, но в ответ раздавались только отдаленные взрывы и раскаты. А время шло, и атаки красногвардейцев на ворота становились все отчаяннее, чаще и упорнее. Нестройный треск винтовок доносился уже со всех сторон, сверху и снизу.
От орудийного грохота распахнулись двери и окна, ворвавшийся ветер смел, как мусор, бумаги со стола заседавших министров; презренные временщики оцепенели в предчувствии конца… Так представили себе эту минуту художники Кукрыниксы в картине "Залп "Авроры".
— Позвольте дать совет, — услышал вдруг Михаленко у себя за спиной чей-то скромный, но полный достоинства голос. — Не лучше ли просто послать кого-нибудь в Инженерный замок за броневиком?
Михаленко бросил трубку и обернулся. Перед ним стоял отставной штабс-капитан Чекалин.
Михаленко уже несколько раз видел его, и здесь наверху в коридорах и внизу на дворе, но смутно представлял себе, кто он такой, и в суматохе ни разу к нему не приглядывался. Теперь он впервые оглядел галошки отставного штабс-капитана, его обывательское черное пальтецо и молодящие рот вставные челюсти, которые пощелкивали при каждом слове.
— Ни один дурак не согласится выйти отсюда, — ответил Михаленко. — Мы здесь как в мышеловке.
— Я схожу, — сказал отставной штабс-капитан и показал ему пропуск Петроградского Совета за № 4051, найденный на убитом матросе.
И уже через три минуты штабс-капитан Чекалин, вынырнув как бы невзначай из ворот, подошел к красногвардейской заставе возле Кирпичного переулка. Он показал свой пропуск, и его пропустили.
Неспешно вышел он на Невский. Холодный ветер гнал обрывки листовок, воззваний, газет, накопившихся за бурное и многословное лето. Большинство магазинов и контор было закрыто. Тускло сияла Адмиралтейская игла.
Отставной штабс-капитан повернулся к ней спиной и зашагал по тротуару.
На телефонной станции о нем сразу забыли.
Михаленко отправился разыскивать директора станции инженера Басса, чтобы тот заставил Шилина соединить его с Полковниковым. Инженер Басс находился в одном из самых дальних и безопасных помещений — пули туда долетать не могли, так как окна выходили во двор. Это был эсер, назначенный на должность директора эсеровско-меньшевистской городской управы. Расставив короткие ноги, толстый и лысый, он стоял на письменном столе, среди чернильниц и папок, и держал речь перед собравшимися здесь служащими телефонной станции.
Он предложил принять резолюцию, где говорилось о преданности законному Временному правительству и о необходимости борьбы с подонками общества, захватившими власть. Он особенно настаивал, чтобы в резолюции было выражено доверие генералу Краснову, который шел на Петроград для спасения России от большевиков. Десятка полтора заплаканных телефонисток слушали его, толпясь вокруг стола.