Первая обезьяна считает себя сильнее всех прочих и полагает, что это дает ей право принуждать других, а кто не хочет покориться, тот должен умереть.
Вторая считает себя умнее всех прочих и учит жизни всех остальных, а тех, кто не хочет думать как она, и за обезьян-то не считает.
Третья обезьяна считает себя добродетельнее всех, а потому судит всех прочих – заслуги же их определяет сама, ибо остальные погрязли в темноте порока, а потому их мнение не имеет значения…
Ширам бросил на жреца косой взгляд и убрал нож в рукав.
Аоранг, мгновенно забыв о ссоре, с любопытством спросил:
– А четвертая обезьяна?
– А это я вам расскажу в следующий раз… – Хаста посмотрел на них выжидающе. – Если кто-нибудь из вас до него доживет.
Аоранг, обдумав услышанное, решительно повернулся к Шираму:
– Хаста мудр. А я был не прав. Даже такое нелепое и кровожадное существо, как ты, зачем-то создано богами. Кто я, чтобы идти против их воли?
И он с широкой улыбкой протянул ему руку.
– В одном притча права – ты и есть обезьяна, – ядовито отозвался накх. – А я с обезьянами не спорю. Уйди прочь, не зли меня…
Аоранг пожал плечами, встал и ушел. Ширам лег, завернулся в плащ, закрыл глаза и сделал вид, что спит. А может, и в самом деле заснул.
Хаста остался у костра вдвоем с Аюром.
– Так что четвертая-то обезьяна? – спросил царевич.
– Это самая худшая из обезьян, – помолчав, ответил жрец. – Она полагает, что исполняет волю богов на земле. И все, кто считает иначе, должны быть уничтожены во имя торжества Истины.
Когда скалы и травы начали сменяться зеленеющими деревцами, а солнце уже не только светило, но и ласково пригревало – а скоро начнет припекать! – пришла пора Айхе с ее мамонтом отправляться восвояси. Мохначихе предстоял долгий и одинокий путь к своему племени, но не это ее печалило. Последние дни перед разлукой она не отходила от Хасты, то утирая слезы, то чему-то радуясь, снова и снова о чем-то спрашивала его. Рано утром последнего их дня на Змеином Языке она, к удивлению и даже обиде Аюра, отказалась от всех предложенных даров, забралась на холку Айхо и уехала, жалобно подвывая. Еще долго после того, как неторопливо бредущий белый мамонт исчез за скалами, издалека доносился ее горестный вой.
Аоранг, сострадая соплеменнице всей душой, тоже смахивал слезы.
– Как тяжело полюбить всем сердцем и расстаться с любимым, даже не зная, суждено ли увидеться снова! – вздыхая, заявил он, когда следопыты весело готовились к последнему переходу. Завтра уже они пересядут с быков на быстрых лошадей и по удобным дорогам помчатся на юг, в столицу.
– То ли дело ты, – с обычной бесцеремонностью обратился Аоранг к накху. – Вот тебе неслыханно повезло. Хоть я не понимаю, чем ты заслужил такое счастье.
– Что?! – Ширам изумленно взглянул на мохнача. Никогда нельзя было заранее предположить, что еще учудит этот дикарь!
– Ты обручен с царевной Аюной. Я знаю. И понимаю, как ваш союз важен для благополучия Аратты…
Аоранг тяжело вздохнул еще раз.
«Всю жизнь мечтал, чтобы ты меня похвалил, косматый!» – подумал Ширам. Но почему-то ему стало тревожно.
– Ты что, знаком с царевной? – спросил он.
– Да.
– Вот как! – Саарсан был неприятно поражен, будто само знакомство с мохначом бросало тень на его нареченную.
– Она прекрасна, умна и добра, как фраваши, – продолжал Аоранг.
– Как кто?
– Преждерожденная душа, созданная из чистого света Исвархи. Вся ее жизнь суть благо и свет. А смысл ее существования – избавлять души, страдающие в нашем ущербном мире, от зла и боли. Ты разве не знаешь?
– Откуда мне знать? Меня не воспитывали жрецы Исвархи!
Шираму отчасти даже забавно было наблюдать, как мохнач, положив на колени свои лапищи, с умным видом рассуждает о тонкостях богословия. Но его покоробило, что Аоранг, похоже, лучше знаком с его невестой, чем он сам.
«Наверно, видел ее в храме на каких-нибудь богослужениях», – успокоил он себя.
Пришел Хаста, тоже грустный и молчаливый, забрался на воз и лег там, уткнувшись лицом в волчьи шкуры.
– Никогда не делай как я, солнцеликий, – сказал он через некоторое время, обращаясь к хитро поглядывавшему на него Аюру. – Я желал Айхе только добра… Но я легкомысленно позволил ей к себе привязаться, полагая, что меня ее любовные страдания никак не касаются… И теперь за это расплачиваюсь. Такие дары нельзя принимать безнаказанно…
