– Твои люди были твоей тенью. А как учат колдуны – тот, кто ранит тень, ранит и ее хозяина. Они мстили не им, а тебе.
Аюр злобно засопел.
– Впрочем, я никому не судья, – добавил Ширам. – Для себя дикари несомненно правы. Но мне до их правоты дела нет. Моя задача – доставить тебя живым и невредимым ко двору твоего отца. Какая разница, о чем думают ингри? Куда важнее, что они замышляют.
– А ты, скажи, ты тоже затаил на меня обиду?
Накх вновь опустил веки.
– Я служу повелителю Аратты и выполняю свой долг перед ним и тобой. Что еще ты желаешь узнать?
– Значит, затаил, – заключил Аюр. – Ширам, я не хотел тебя обижать. Поверь мне! Я лишь желал показать, что я уже не ребенок, которому ежечасно нужна ворчливая нянька…
Не дождавшись отклика, он произнес с глубоким вздохом:
– Должно быть, я поторопился.
– Спи, светозарный. – Ширам протянул руку и загасил огонек светильни. – Сегодняшний день был тяжелым, и завтрашний вряд ли будет легче…
Хаста сидел у костра и, сонно глядя в пляшущее на сухих ветвях пламя, пытался высмотреть в языках огня крошечных ящерок, любимиц богини огня. Если удастся их словить, они могут открыть новому хозяину все тайны на земле и под землею. Лежащая рядом гадательная собака устало положила ему на колено голову и тихо сопела, потягивая черным носом сырой ночной воздух. Время от времени Хаста подбрасывал очередной пучок хвороста. Пламя вновь вспыхивало над стоянкой, затем спадало, освещая лишь узкий круг перед дозорным. Хаста не был ни воином, ни охотником, ни погонщиком мамонтов, так что сторожить ночью ему приходилось чаще всех.
«Господь Исварха, признаю, я плохо служу тебе, – мысленно обращался он к божеству. – Вот уже несколько дней я не кормил священное пламя и не возносил молитв. Если ты разгневался на меня, то не карай всех прочих вместе со мной. Но я надеюсь, что ты меня простишь. Не будешь же ты отнимать наши жизни из-за такой мелочи? В конце концов, мы все терпим лишения. Мы тоже почти ничего не ели и никого еще не убили – по крайней мере, из-за этого…»
Жрец бросил в костер длинную корявую ветку, похожую на застывшую в броске змею, и его мысли снова обратились к накху. Похоже, прошедшие дни измотали даже его. Хаста вспоминал его осунувшееся лицо, потухший равнодушный взгляд, когда он рассказывал ему о великаньем доме… «Ширам, ты должен быть крепок, ты – наша единственная надежда выбраться отсюда. Ибо если с тобой что-то случится, то последней надеждой стану я. А мне этого так не хочется…»
Из темноты беззвучно выступила мохнатая фигура. Хаста резко развернулся, готовый поднять тревогу, но узнал ее и расслабился.
– Что тебе, Айха? – приветливо спросил он. – Не спится?
Мохначиха робко присела рядом с ним на сухое бревно.
– Наши говорят про тебя очень плохие вещи. Но ты бы не стал разрывать на части его душу, правда? – умоляюще спросила она. – Ты просто хотел напомнить о слове?
– Ты о чем? – не сразу понял Хаста. – А, рисунок. Ну конечно не стал бы. Разве я могу причинить вред славному красавчику Айхо!
Айха шумно выдохнула.
– Я так и думала, – широко улыбаясь, сказала она. – Но нашим говорить не стала. Они повезут вас домой, как обещали. Но они очень на тебя злы. Мне тяжело с ними.
– Они и тебе всякого наговорили? – догадался Хаста. – Из-за меня, да?
Айха снова вздохнула и понурилась, опустив широкие плечи. «Бедолага, – подумал Хаста. – Их ведь тоже занесло далеко от дома… Они могли бы уже быть свободны и пасти своих зверей в речных лугах, если бы не я со своим рисунком…»
Он рассеяно погладил девушку по плечу, как гладил свою собаку. Айха замерла, словно пойманный в силок заяц. Это вдалеке от него она была отважной и вела дерзкие споры с дядей, а поблизости еле могла дышать – особенно когда он касался ее так ласково…
– У тебя есть семья? – собравшись с силами, спросила она.
– У меня?! – Хаста даже рассмеялся от такого предположения. – Нет, конечно. У меня нет ничего своего, даже эту одежду дал мне храм. Я слуга Исвархи. Иду туда, куда меня посылают, делаю, что велят старшие жрецы…
– А прежде была?
– Когда-то, очень давно… – Хаста посмотрел в костер, сквозь пламя. – Кажется, была. В далеком детстве. Были мать и дед. Братья и маленькие сестры. Должно быть, был и отец, но я его совсем не помню. Помню только, как однажды пришло море… И забрало всех – вместе с домом…
