* * *
И вот с такими «трагическими противоречиями» и с таким правящим слоем Россия вступила в Первую мировую войну. Первая мировая война была намного страшнее войны 1812 года. Тогда, в 1812 году, не было никакого вопроса ни о расчленении, ни о колонизации России. Украинский чернозем и прочее в этом роде Наполеону вовсе не было нужно: ему, по существу, нужно было только насильственное включение России в его систему континентальной блокады Англии. Планы Вильгельма были безмерно шире – и расчленение, и порабощение, и колонизация. Впоследствии Адольф Гитлер эти планы значительно «углубил». В 1812 году мы воевали почти против «всей Европы». В 1914-м – в союзе с почти «всей Европой». Но в 1812 году наш правящий слой еще не был «слабоумным больным, умирающим на собственном гноище». В 1914-м он уже был истинно слабоумным. Таким он остался и сейчас. И сейчас, вот только что, так сказать, исторически позавчера, наша реакция нанесла такой удар по русскому монархизму, какого за все тридцать лет изгнания еще не было нанесено. Методы – не изменились. И они не изменятся. Поэтому историческая справка о великой фальшивке Февраля имеет совершенно конкретное практическое «судьбоносное» значение для всей нашей будущей работы.
Когда мы ищем виновника революции, мы должны по мере возможности четко разграничить два вопроса.
Первый: кто делал революцию?
Второй: кто сделал революцию?
Делала революцию вся второсортная русская интеллигенция последних ста лет. Именно второсортная. Ни Ф. Достоевский, ни Д. Менделеев, ни И. Павлов, никто из русских людей первого сорта – при всем их критическом отношении к отдельным частям русской жизни – революции не хотели и революции не делали. Революцию делали писатели второго сорта – вроде Горького, историки третьего сорта – вроде Милюкова, адвокаты четвертого сорта – вроде А. Керенского. Делала революцию почти безымянная масса русской гуманитарной профессуры, которая с сотен университетских и прочих кафедр вдалбливала русскому сознанию мысль о том, что с научной точки зрения революция неизбежна, революция желательна, революция спасительна. Подпольная деятельность революционных партий опиралась на этот массив почти безымянных профессоров. Жаль, что на Красной Площади, рядом с мавзолеем Ильича не стоит памятник «неизвестному профессору». Без массовой поддержки этой профессуры – революция не имела бы никакой общественной опоры. Без поддержки придворных кругов она не имела бы никаких шансов. На поддержку придворных и военных кругов наша революция не рассчитывала никак, – и вот почему Февраль свалился ей как манна небесная в пустыне.
М. Палеолог подытоживает: «В 1917 году русские социалисты испытали такую же неожиданность, как французские республиканцы в 1848 году. На докладе в Париже 12 марта 1920 года А. Керенский сказал, что его политические друзья собрались у него 10 марта (26 февраля) 1917 года и единогласно решили, что революция в России невозможна. Через два дня после этого царизм был свергнут».
Об этом же собрании сообщает и С. Ольденбург, – хотя и в несколько иной редакции: «Собравшиеся на квартире Керенского представители крайних левых групп приходили к заключению, что «правительство победило».
…Но в тот же день – в день «победы правительства», 26-го – около четырех часов дня, произошло весьма серьезное событие: «4-я рота запасного батальона Павловского полка (в ней было 1500 человек), столпившись на улице около своих казарм, неожиданно открыла беспорядочный огонь по войскам, разгонявшим толпу. (М. Палеолог подчеркивает, что агитация верхов шла именно в Павловском полку. – И. С.). Были спешно вызваны несколько рот соседних полков… Прибыл командир полка, а также полковой священник, чтобы урезонить солдат. Те, отчасти под влиянием увещания, отчасти потому, что были окружены, ушли обратно в казармы и сдали оружие. 19 зачинщиков были арестованы и отведены в Петропавловскую крепость…» (С. Ольденбург). До этого – 25 февраля – Государь Император телеграфировал ген. Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны».
