Старания Коллечки не пропали даром, и ему удалось склонить Земмельвейса к путешествию. Второго марта 1847 года он на три недели уезжает в Венецию. Ни он сам, ни Коллечка, его близкий друг, не догадываются, что это станет последним и, более того, судьбоносным перерывом перед крутым поворотом на жизненном пути Земмельвейса.
Через три недели Земмельвейс вернулся из Италии, так и не отдохнув по-настоящему. Вечером двадцатого марта он снова оказался в Вене. Предрассветные сумерки следующего дня снова застали его в морге за препарированием трупов. Привыкнув к тому, что в непосредственной близости от него работал Коллечка, он с удивлением отметил, что его место пустует. Он ждал. Но ждал напрасно.
В конце концов в комнате, где он работал, появился патологоанатом, служитель этого морга, и Земмельвейс спросил у него, куда подевался его друг.
Старик посмотрел на него растерянно, не понимая, о чем тот говорит, и ответил: «Но, господин доктор, разве вы не знаете? Господин профессор Коллечка умер».
На одном из вскрытий какой-то нерадивый студент повредил руку Коллечки скальпелем. Это была всего только крошечная царапина. Коллечка даже не обратил на нее внимания. Но уже к вечеру следующего дня у него поднялась температура и появился озноб. Несколько дней спустя он лежал в горячечном бреду. Земмельвейс затребовал протокол вскрытия тела Коллечки.
Читая этот протокол, Земмельвейс чувствовал, как кружится голова, как земля уходит из-под ног. Там было сказано: нагноение и воспаление лимфатических желез, вен, реберной плевры, перитональной оболочки, перикарда, коры головного мозга!
«Все еще вдохновленный сокровищами Венеции, – писал Земмельвейс позже, – и растревоженный новостями о смерти Коллечки, одним словом, находясь в состоянии весьма возбужденном, ум мой вдруг прояснился. Для меня стала очевидна полная идентичность болезней: той, от которой скончался Коллечка, и той, что была причиной смерти стольких рожениц…»
Поскольку результаты вскрытия были одинаковы, у него назрел вопрос: не являются ли также одинаковыми причины смерти Коллечки и рожениц, больных послеродовой лихорадкой? Коллечка умер из-за царапины, в которую на скальпеле были занесены гнилостные частицы трупных тканей. Не могло ли случиться так, что он и его студенты на своих руках занесли те же разлагающиеся частицы в поврежденное лоно рожениц, когда от работы в морге переходили непосредственно к осмотру пациенток? Этот вопрос преследовал Земмельвейса днем и ночью.
В его мозгу совершалось безостановочное движение: там беспорядочно громоздились пугающие догадки, одна мучительнее другой. Если его теория была верна, тогда становилась понятна внушительная разница в уровне смертности в первом и втором родильном отделениях.
Во втором отделении не работали ни врачи, ни студенты, а лишь акушерки, которые уж точно не вскрывали трупов до осмотра рожениц.
Потрясение Земмельвейса было так глубоко, что он стал опасаться собственного помешательства; стал думать о самоубийстве. Упрекал себя в том, что собственными руками убил бесчисленное множество женщин. Земмельвейс лишился сна. Он никогда не простил себе этого и мучился до конца своих дней. Много лет спустя он писал: «Одному Богу известно точное число тех женщин, которых я раньше времени отправил в могилу».
В мае 1847 года он вступает в борьбу против смерти.
Пятнадцатого мая под собственную ответственность, не спросив Кляйна, на дверях клиники он вывешивает распоряжение: «С сегодняшнего дня, пятнадцатого мая 1847 года, каждый врач и студент, возвращающийся из анатомического театра, до того как войти в родильное отделение, обязан вымыть руки хлорированной водой, бочонок с которой установлен у входа. Это распоряжение распространяется на всех. Без исключения. И. Ф. Земмельвейс».
Тогда Земмельвейсу еще не было ничего известно о бактериях, которые и вызывали послеродовую лихорадку, а также прочие гнойные раневые инфекции. Еще тридцать лет отделяли человечество от их открытия. Но он сумел раскрыть тайну их попадания в рану – через руки и инструменты врачей и хирургов, и именно это утверждение через тридцать лет стало основополагающим принципом асептики. И вот, пятнадцатого мая началась борьба всей его жизни.
