Яромир вздохнул:
— Это правда. У Лютогора вся сила в голосе. Когда он просит, отказать сложно. Тут большая воля нужна.
— Вот, значит, как? А чего еще я не знаю о вашем Кощеевиче? — нахмурилась Тайка. — Это вообще нормально — скрывать такие важные вещи от… союзников! А если бы я на него наткнулась одна? А у меня только противоупыриная водичка и пара бесполезных оберегов?..
На самом деле, у нее немного отлегло от сердца. На обладателя волшебного голоса Яромир никак не походил, возражать ему было легко. Выходит, он не враг. Но все равно вредный!
— Я не думал, что до этого дойдет, — пробурчал дивий воин.
— Вот именно, «не думал», — Тайка сплела руки на груди и сверкнула глазами (она надеялась, что получилось достаточно грозно).
— Давайте не будем ссориться. Мне кажется, нам нужно действовать сообща. Так ведь? — Марьяна оглядела присутствующих.
— Давно пора, — Никифор стукнул ложкой по столу. — А то как дети малые…
Потянувшийся к бутыли с бражкой Сенька быстренько отдернул руку и пробормотал:
— Да-да, конечно.
Пушок сказать ничего не смог, потому что уже набил пасть пирожками, но яростно закивал.
— Ваша взяла, — махнул рукой Яромир. — Теперь, когда к Лютогору вернулась сила, мне с ним в одиночку не справиться. Придется вас кой-чему научить. Летом он, конечно, не сможет превратить нас в ледяные статуи — это зимние чары. Но имейте в виду: он способен смотреть чужими глазами и следить за каждым нашим шагом. В зверя вселяться не будет, но в того же упыря — запросто. По правде говоря, в любого, к кому он прикасался и чью волю сумел подавить.
Тайка с опаской глянула на Радмилу. Дивий воин, перехватив ее взгляд, замотал головой:
— Нет-нет, моя сестра ни при чем. Сейчас она больше птица, чем человек, а значит, ему не подходит. Да и вообще, она сильная и все равно не пустила бы его в свои мысли.
— Ну хоть что-то хорошее, — Тайка с облегчением выдохнула. — Итак, что мы имеем: злой колдун прячется в Дивнозёрье. Выбраться отсюда он не может. И ему позарез нужна Радмила, которая что-то знает, но молчит, потому что немая. А еще он бессмертный, поэтому убить его не получится, но мы можем его связать и доставить в условленное место, где его заберут.
— Погоди, откуда ты знаешь? — опешил Яромир.
— А мне бабушка приснилась.
— Царица Таисья?
— Она самая. Сказала — ищите меч-кладенец.
— Ну конечно! — Дивий воин хлопнул себя по лбу. — Меч же был у Радмилы. Значит, он тоже где-то здесь, в Дивнозёрье.
— Так, может, Кощеевич именно это и хочет узнать? И перепрятать, чтобы мы не нашли раньше.
— Похоже на то…
Яромир глянул на лисицу, и та попятилась, прижимаясь к прутьям клетки:
— Эй-эй, не убивайте меня! Я уже и сама не рада, что вляпалась в это дельце. Валяйте, забирайте голос, только отпустите! Обещаю, что уйду далеко-далеко и вы меня больше никогда не увидите.
— Ты слышала? — Дивий воин победно глянул на Тайку, и ей оставалось только согласиться.
— Угу. А ей не будет больно?
— Не будет.
Яромир открыл дверцу и положил руку на макушку дрожащей лисе. Та съежилась и прижала уши.
— Свое при себе оставляй, а чужое отдавай, — прошептал он, прикрыв глаза.
Под его ладонью замерцал, разгораясь, теплый свет. Лисица зажмурилась и вдруг закашлялась, отрыгнув мелкий невзрачный камешек, который дивий воин тут же схватил и сжал в кулаке, словно великую драгоценность.
Дверца осталась открытой. Плутовка рванула вперед, прыгнула на стол, заметалась, опрокидывая чашки, а потом сиганула в раскрытое окно навстречу ночной темноте. Никто не стал ее останавливать.
Яромир был бледен, но движения его оставались твердыми. Он отвязал от пояса мешочек с семенами жар-цвета, насыпал на ладонь щепотку и подмешал туда камешек, а затем предложил угощение Радмиле.
Все завороженно смотрели, как горлица глотает зерно за зерном. Когда камешек оказался во рту, она задумалась, словно решая, проглотить его или выплюнуть. Тайка затаила дыхание.
— Ну же! — подбодрил сестру Яромир.
И та с усилием проглотила камень.
Сперва ничего не произошло. Птица повертела головой и ткнулась в руку брата, требуя добавки. Когда Тайка уже готова была признать, что ничего не вышло, Радмила вдруг несколько раз сморгнула, в ее светлых, почти прозрачных глазах мелькнула прозелень — почти такая же, как у брата. И она заговорила:
