Ночь он провел без сна.
Утром явился с папкой под мышкой Тищенко.
- Я прошу... Я требую: сообщите обо всем секретарю крайкома партии! почти закричал Кружилин.
- О чем? - спокойно переспросил безусый чекист.
- О том, что вы меня здесь держите!
- Доложим, - отозвался тот, сдувая с рукава гимнастерки соринку. - Если надо будет - доложим.
Он сказал это таким равнодушным, бесцветным голосом, что Поликарп Матвеевич взорвался яростью:
- То есть как - если будет надо?! Что вы за комедию устраиваете?!
- Вы не волнуйтесь, Поликарп Матвеевич. Если не виноваты, вам нечего волноваться.
- Да в чем, черт побери, вы меня обвиняете?!
- Собственно, ни в чем серьезном. Нам надо было уточнить кое-что об Иване Савельеве, о Федоре, о его жене Анне.
- Кроме того, что сказал, я ничего о них добавить не могу. Вам достаточно? Я могу быть свободен?
- Конечно, мы вас отпустим, - усмехнулся Тищенко.
- Вы меня еще не посадили, чтоб отпускать! И не посадите!
- Успокойтесь, Поликарп Матвеевич, - опять сказал Тищенко. - Хорошо, о братьях Савельевых поговорили. А сейчас...
- А сейчас я требую прекратить балаган! Немедленно! Ведите меня к вашему начальнику, в конце концов!
- Он, к сожалению, в командировке.
- Н-ну... ладно, - почти шепотом, в изнеможении, произнес Кружилин. - За всю эту комедию вы ответите.
- Хорошо, ответим. - Тищенко снова сдул какую-то пылинку с рукава новенькой, тщательно отглаженной гимнастерки. - А сейчас объясните мне, пожалуйста, - и в его голосе зазвучал, правда еще не очень натренированно, металлический оттенок, - объясните, почему, на каком основании вы органы внутренних дел называете царской охранкой?
Кружилин секунду-другую тупо смотрел на этого молодого человека в форме, который напоминал чистенького, новенького оловянного солдатика, только что вынутого из коробки.
- Слушай, сынок... - сказал он как-то печально.
- Не рано ли в папаши записываетесь?
- Мне сорок шесть, сорок седьмой пошел. Так вот, сынок... Ты еще и под стол-то пешком не мог ходить, а я уже в Австрии воевал. Меня газами чуть не задушили, потом, вплоть до двадцатого, я партизанил... Я в партии большевиков с тысяча девятьсот седьмого года.
- Я, я, я... удивительно вы скромный человек.
И тут Поликарп Матвеевич не выдержал. Побледнев, он трахнул кулаком по столу.
- Мальчишка! Да я вот этими руками, насколько хватало сил, дрался за Советскую власть. Поэтому позволь уж мне не скромничать. А ты хочешь мне своими гнилыми нитками пришить антисоветчину? Во враги этой власти записать? Не выйдет!
- Почему же? - Тищенко пожал плечами, - Если надо, может и получиться.
Сказал и поглядел на Кружилина: какой эффект произведет это словечко "надо"? Но, к его удивлению, Кружилин не спеша повернулся, пошел к дивану, покачивая плечами, сел, спокойно закурил.
- Это что же, таким вот способом вы и другим дела шьете?
- А вам не кажется, что это клевета на сталинских чекистов? За такую клевету можно о-очень долго рассчитываться.
- А знаете что? - промолвил Кружилин. - Подите-ка вы к черту.
- То есть как? - опешил Тищенко, привстал. И только потом, задыхаясь, прокричал: - Как вы... смеете?! Встать!
- А так и смею. Я больше не желаю с тобой разговаривать. - И отвернулся к стене.
Оперуполномоченный нервно сгреб со стола бумаги, вжикая новыми сапогами, вылетел из кабинета.
Остаток дня Поликарпа Матвеевича никто не беспокоил. Хорошо хоть, что в углу, на тумбочке, стоял графин с водой.
Никто не беспокоил его и на третий день, до обеда. А часа в два дверь распахнулась, вошел, почти вбежал, Яков Алейников.
- Поликарп Матвеевич! Ну, дельцы они тоже! Случайно узнаю в управлении, что они тут тебя... "Вы что, говорю, с ума сошли?! Как вы могли даже подумать что о Кружилине? А мы, говорю, секретаря райкома потеряли..." Поехали, я тоже домой.
- Неумно, Алейников, - тихо и раздельно проговорил Кружилин.
Яков умолк на полуслове, вскинул и опустил брови. По его туго обтянутым скулам прокатились и исчезли желваки, натянув кожу, кажется, еще сильнее, до предела.
- Поликарп Матвеевич, - произнес он глуховато, глядя немигающими глазами в глаза Кружилина, - мы преданных партии и Советской власти людей не трогаем. Мы их, наоборот, оберегаем. Инцидент с вами объясняется просто, - перешел он вдруг на официальное "вы". - Как-то здесь, в управлении, я шутя рассказал, как вы меня критиковали за мой метод работы... что, мол, я не царской охранкой командую... Они, понимаешь, запомнили эти слова.
