Все терпеливо ждали, что он скажет дальше. А он и не собирался вроде больше говорить.
- Все? Выкидываешь тут фортели... Слазь к чертовой матери!
- Я иду, гляжу - Кирьян тех коней ловит. Инютин-то... Ночью, значит. Еще серо на небе, а он уж ловит коней. Скакнул на одного, другого в поводу держит. Поехал.
- Ну?! - раздраженно воскликнул Алейников.
- Иди ты... Что орешь? - обиделся Молчанов и, нахохлившись, отвернулся.
- Ты, Алейников, дай ему высказаться. Не торопи.
- Это ить чудо голимое - Аркашка Молчун беседывает! - закрутился Евсей Галаншин. - Ты давай, Аркашенька, закручивай свое ораторство... Так, поехал Кирьян. А куда?
- К Звенигоре поехал! - со злостью, которой никто не ожидал, почти крикнул вдруг Молчанов. - Я проверил переметы, обратно иду. И Кирьян с пригорка спускается. Пехом идет, уздечками в руках побрякивает.
- Куда же он коней отвел? - спросил Петрован Головлев.
- И мне тоже любопытственно стало. Кирьян протопал в деревню, меня не заметил. Я взошел на пригорок, глянул - недалече цыганский табор стоит, костры сквозь туман мигают...
Несколько мгновений люди стояли вокруг не шелохнувшись. Иван сидел рядом с Молчановым, опустив голову. Он даже будто и не слушал, о чем рассказывает тяжелый на язык Аркадий.
Первым нарушил тишину Головлев Петрован:
- Постойте, мужики... Так оно что же получается?
- Цыганишкам, значит, коней сплавил? Кирьян-то?
- Люди, люди! - врезалась сбоку в толпу Агата. - Ей-богу, Иван не виноват! Да разве ж он могет на такое...
- Помолчи, Агата...
- А разобраться надо...
- Что ж ты, Молчун проклятый, раньше никому не обмолвился?..
Поднялся шум, гвалт.
- Тих-хо-о!! - заорал Алейников, размахивая фуражкой. И повернулся к Молчанову: - Значит, свидетельские показания хочешь дать? Что ж, поедем...
Сытый мерин поволок дрожки через луг на дорогу. Агата сделала вслед пару шагов, надломилась полнеющим уже станом, осела в траву. Плечи ее крупно затряслись. Колхозники растерянно стояли вокруг, будто все были в чем-то виноваты. В прозрачно-синем небе по-прежнему густо толкались жаворонки, обливая землю радостным звоном...
Аркадий Молчанов вернулся на следующий день. Он пришел под вечер, снял запыленную одежду, умылся и жадно начал хлебать окрошку с луком. Мать беспрерывно подливала ему в чашку.
- Чего там с Иваном? - заскочил в дом сын председателя Максим Назаров. Разобрались?
- Разбираются.
И больше Максим не мог вытянуть из него ни слова.
Потом Молчанова еще несколько раз вызывали в район. Туда увозили, оттуда он неизменно возвращался пешком, на расспросы не отвечал, только хмурился все сильнее и сильнее.
Таскали раза три в район и Кирьяна Инютина, раз вызвали Федора Савельева. Кирьян возвращался всегда в подпитии, любопытствующим, как и Молчанов, не отвечал, только, скривив рот, произносил всегда одну и ту же фразу:
- Ништо, переворот ему в дыхало. И Аркашке вашему тоже. Честного человека не обгадить, как птице могильный крест.
И Федор после поездки был немногословен.
- Дал бог мне братца... - только и произнес он.
В конце августа тридцать пятого года Ивана осудили на шесть лет. Федор встретил это известие молчком, только усами нервно подергал. Кирьян Инютин напился и вечером зверски избил жену.
Колхозники не знали, что и думать.
- Дык что же ты, чурбак безголосый, болтал, что видел, будто Кирьян цыганам свел лошадей? - кинулись некоторые к Молчанову. - Разве б безвинного засудили?
- Приснилось, должно, а он и заголосил спросонья.
- А идите все вы к... - впервые в жизни тяжело и матерно выругался Молчанов. И замкнулся совсем, наглухо, намертво.
В тот же вечер Панкрат Назаров сидел в халупке Ивана у приоткрытой двери, яростно садил папиросу за папиросой, тер щетинистый подбородок. Под его закаменевшей ладонью щетина громко трещала, будто ее лизало жаркое пламя. Агата, сухая и деревянная, сидела у окна, пустыми глазами глядела на плавающую за стеклом темень.
- Не верю я, Агата, в такую Иванову подлость, - сказал Панкрат, шумно вздыхая. - А с другого боку - зазря-то, поди, человека в тюрьме гноить не положено.
