Шерли, как всегда, защищала сестру, пусть и непутевую, но отчаянную, непокорную так не похожую на нее. Часто Шерли жалела старшую сестру, потому как понимала, что, уйдя из дома, Сандра мед ложкой не хлебает. Впрочем, Шерли если что и умела делать, так это жалеть и прощать. Она давно простила своего несчастного отца и единственная из всей семьи каждый месяц навещала его в тюрьме, не забывая приносить нехитрый гостинец – фрукты да пирожки собственного приготовления. Жалея Клементину, она выполняла и его поручения, которые не всегда были ей по душе. В последний раз отец попросил ее узнать адрес Клаудинору де Соуза. Сама не зная почему, Шерли внутренне воспротивилась приказу отца, но, тем не менее, разыскала в Барейру жену аудитора и от нее узнала, что де Соуза уже четыре года сидит в той же тюрьме что и Клементину. Шерли испугалась, увидев, каким недобрым огнем загорелись глаза отца, едва она закончила свой рассказ и стала умолять его не делать зла этому человеку.
— Жена сказала, что он лежит в тюремной больнице, папа. И ты обещал мне, что не сделаешь ему ничего плохого, — взмолилась Шерли.
Рука отца коснулась ее темных мягких волос.
— Не беспокойся, дочка, мне только надо кое-что объяснить ему... — Рука Клементину все гладила волосы дочери, а взгляд блуждал где-то очень далеко, может, в прошлом, а может, в будущем. — Ты только помалкивай об этом.
А кому Шерли могла рассказать об этом? Деду? Но он демонстративно уходил от всех разговоров о Клементину. Только изредка интересовался у Шерли, ездила ли она в тюрьму. Получив утвердительный ответ, тут же принимался ругать непутевого сына, поминая всех его родственниц. Внучка шла к плите и накладывала большую тарелку вкусной горячей фасоли и присаживалась рядом. Аженор затихал, занятый едой, а когда тарелка пустела, неизменно приговаривал:
— Никогда им не прощу твоей беды!
— Да никто же в этом не виноват. — Шерли собирала грязные тарелки и несла их мыть.
Аженор смотрел ей вслед, и очередные две слезы скатывались по его щекам. За эти долгие годы он приобрел удивительную способность: страдать и ненавидеть одновременно. Коричневые ортопедические ботинки Шерли, на которые она была пожизненно обречена, впивались в его сердце ножами и поднимали в нем бурю ненависти, обращенной к матери Шерли и ее сестре. Первую он ненавидел за то, что была дешевой шлюхой, за то, что Клементину полюбил ее, женился и променял на нее отца, доходное дело и сделала посмешищем в глазах соседей. Старик никогда не простит ей шутки соседей: «Аженор! У настоящего пиротехника и невестка должна быть с огоньком!»
Старик, сдвинув косматые седые брови, снова и снова перебирал в памяти события двадцатилетней давности. Потом тяжело поднялся и включил телевизор: шел репортаж из «Тропикал-тауэр шопинга». Стеклянная башня сияла неоновыми огнями, на площадке перед ней играл ансамбль. На экране то и дело возникали улыбающиеся лица людей, а в заключение репортажа президент компании Сезар Толедо рассказал об успехах первого месяца работы Центра.
— Какая красота! — Перед телевизором неслышно возникла Шерли. — Ужасно хочется побывать там. — Большие глаза девушки отражали неоновый свет Башни. Она собрала остатки грязной посуды и заковыляла на кухню.
Аженор с яростью выдернул штепсель из розетки.
Вилла Сезара Толедо полыхала огнями. Марта устраивала званый ужин, отмечая первый месяц работы Торгового Центра. Хозяин с удовлетворением оглядел своих гостей. Они стояли с поднятыми бокалами шампанского, респектабельные и улыбающиеся, всем видом – изысканными нарядами и дорогими украшениями — демонстрируя свой, а значит, и Сезара, успех и процветание. Деловые партнеры и друзья смотрели с одобрением и, может быть, немного с завистью на подтянутого пожилого человека в смокинге, на его моложавую жену в декольтированном платье и с длинной ниткой крупного жемчуга на шее, на дорогую антикварную мебель и старинный фарфор.
— Ты не знаешь, Гильерми дома? — негромко поинтересовалась Лейла у своей любимой подруги.
— Кажется, да, но я не стала сегодня говорить о нем с Мартой. — Рафаэла сделала глоток.
