Она долго раздумывала, прежде чем сказать Бруну о ночи, проведенной вместе с бывшим мужем. Колебалась, выбирая между ложью и болью. Она выбрала правду и причинила Бруну боль. Марта мысленно вернулась к их недавнему разговору в маленьком ресторанчике недалеко от его мастерской. Именно там она рассказала ему о свидании с Сезаром. Он внимательно слушал ее, изредка вставляя односложные реплики, а, дождавшись, когда она выговорится, спросил:
— Значит, вы снова будете вместе?
— Бруну, я ни о чем не хочу думать, просто я поняла, что чувства Сезара ко мне сохранились. И не могу сказать, что мне это неприятно или безразлично.
Бруну неподвижно сидел напротив нее, нервно сжимая в руке салфетку. Она видела, как побелело его лицо, как нервно сжались пальцы рук.
— Извини, Бруну, но я не могу удержаться, чтобы не всплакнуть тебе в жилетку. Иногда друзьям достается. — Марта попыталась пошутить, а заодно извиниться и тем закончить неприятный для Бруну разговор.
Бруну грустно улыбнулся:
— Быть другом, конечно, замечательно, но иногда мне хочется стать для тебя чем-то большим. Но ведь мне надеяться не на что?
Марта нахмурилась:
— Мне кажется, я ничего тебе не обещала.
— И даже не дала мне надежды. — Бруну взволнованно встал. — А мне так хотелось бы надеяться, что когда-нибудь мы станем больше, чем друзьями.
Еще совсем недавно Марта страшно бы переживала из-за боли, которую по ее вине испытал хороший человек, но тогда в ресторане она вдруг почувствовала себя свободной от всяких обязательств перед кем-либо. Она устала быть со всеми хорошей, устала подлаживаться под настроения и характеры. Если что она и заслужила в этой жизни, так это право говорить то, что хочется говорить, и делать то, что хочется делать. В упреке Бруну ей опять почудился крючок, на котором она сидела долгие годы. Крючок назывался «долг». Она крепко сидела на этом крючке, более тридцати лет выполняя долг жены, а долг матери, какой бы ношей он ни оказывался, она несла, и будет нести впредь столько, сколько потребуется ее детям. И вот теперь Бруну, милый, симпатичный, всепонимающий, недоволен тем, что она не оправдала его мечтаний: «Ты не дала мне надежды…» Ей вдруг расхотелось продолжать разговор. Она молча встала, чтобы уйти. Бруну остановил ее.
— Я не хочу ничего требовать от тебя. — Голос Бруну звучал, как всегда, мягко. Он подошел к Марте. — Позволь мне отвезти тебя домой…
Они ехали молча. Марта с любопытством поглядывала в окно. Чуть ли не впервые она попала в этот район Сан-Паулу, бедный и малопривлекательный. Грязные узкие улицы, обрамленные переполненными мусорными баками, разбитые тротуары, обшарпанные дома с серыми запыленными окнами, немытые, запущенные дети, провожающие взглядами их машину. До Марты долетел запах, не запах — вонь протухшей еды и нечистот, — она уткнулась в носовой платок и закрыла окно. «Как будто совершенно иной город, иная планета». Она вспомнила, что Сандра живет где-то поблизости, и расстроилась.
— Переживаешь за сына? — Бруну смотрел на нее в зеркало.
Марта кивнула и закусила губу.
— Твой сын взрослый человек. Марта. И он сознательно, выслушав все предупреждения и советы, сделал свой выбор.
— Для меня он, прежде всего, сын, за которого я не устану переживать и волноваться. Что с ним будет, как сложится его жизнь? Да и где, наконец, он будет жить?
— Жить? — хмыкнул Бруну. — По всей видимости, жить они будут у Сандры, по-моему, она еще не отказалась от комнаты.
Мысли Марты отвлеклись от Бруну, и она стала думать об Александре. Она с трудом представила своего рафинированного сына, живущим в одном из домов бедняцкого квартала. «Неужели он настолько любит эту Сандру, что готов ради нее терпеть жизнь, к которой совсем не приспособлен? А может, я просто совсем не знаю его? — Марта задумалась. — А знаю ли я Энрики? Или это очередное заблуждение — считать, что они для меня — открытые книги? Я была слишком уверена в них, в их уме, способностях, а они оказались самыми обыкновенными растяпами и попались на удочки ловких проходимок». Как ни старалась Марта уйти от дум о разводе Энрики и Вилмы, ей это не удалось. Беспокойство, сжигавшее ее, требовало все нового и нового топлива. Марта вдруг почему-то вспомнила, с каким аппетитом всегда ест Жозефа, мать Вилмы. Ест так, словно она давно не ела или боится, что кто-то отнимет у нее лакомый кусок. Да, именно так. Марта поняла, что нашла искомое определение. И Жозефа, и Вилма сейчас боятся не за Энрики, а за лакомые куски, которыми изобиловала их жизнь в семье Толедо.
