Беспокойство Мстиславского тоже было понятным. Князь Василий хоть и водил полки, но в сражениях никогда не участвовал.
Вдруг загремели пищали, ударила пушка, другая…
Сделалась тревога, и оба воеводы кинулись поднимать и выводить войско.
Сатана Самозванец удумал кончить дело ночным нападением. С пятью тысячами казаков крался к селению, да встретил на пути сторожевой полк. Напал жестоко, побил сотни две-три стрельцов, увел в плен обоих воевод, но паники в войске не случилось, а потому пришлось казакам спасаться бегством.
Рано поутру Мстиславский вывел войско на битву. Справа от селения поставил полк Василия Ивановича Шуйского. Дал ему для крепости две роты немцев.
Десять тысяч русских и сорок орудий наряда расположил прямо перед деревней. Конницу поставил слева.
Дмитрий тоже разделил свою армию на три отряда. Четыре сотни конных поляков, две тысячи русской конницы взял себе. Поверх брони ударный отряд был одет в белое. За ударным отрядом следовали восемь тысяч казаков, довершить дело надлежало четырем тысячам пехотинцев с тринадцатью пушками.
Ждать боя — громыханье сердца слушать.
Князь Василий выехал перед полком, оглядывая белый простор, и вдруг увидел, что это белое движется.
«Началось», — понял князь и не почувствовал ни страха, ни волнения. Ему было пятьдесят два года. Жизнь прожита. Убьют так убьют. Не убьют — слава Богу. Жить хорошо, хотя лучшего, большего ждать не приходится.
— Князь! — крикнули Шуйскому. — Сойди с коня, по тебе целят.
Шуйский отъехал за ряды полка, спешился. Обнажив саблю, стал в центре своего воинства.
На полк Шуйского грянул проклятый расстрига, на правый полк, чтобы отсечь от всего войска.
Ратники отпрянули, мешая ряды, но князь Василий двинул вперед немцев и кричал своим:
— Не бежать! Ступай мерно! К деревне! Шагом! Шагом!
Щетинясь копьями, стреляя из ручниц, полк пятился под натиском неистовых белых рыцарей. Слетали головы, как кочаны.
— Не бежать! — сквозь гром и вопли слышал князь свой тонкий пронзительный голос. — Побежим — порубят!
Немцы не выдержали, спасались бегством, но воевода удержал полк.
— Еще немного! — кричал он по-петушиному.
— Еще немного! — вторили сотники и пятидесятники.
— Терпите! — кричал Шуйский.
— Терпите! — кричали командиры, хотя всем уже стало понятным, куда и зачем, пусть пятками назад, ведет воевода редеющий на глазах полк.
Добивать, доканчивать дело белого воинства прискакали казаки, поспешала пехота, но полк Шуйского уже стоял перед деревней и вдруг рассыпался как горох. Из сорока жерл жиганула по коннице Дмитрия картечь. Десять тысяч ружей дали единый залп. И снова пушки, и снова ружья.
Белые стали красными, умирали лошади, умирали люди.
Первыми опамятовались царские наемники.
— Хилф Готт! — кричали они, бросаясь на ошеломленное воинство Самозванца.
— Хилф Готт! — вторили русские, преследуя и побивая изменников.
Восемь верст и били, и гнали, захватывая пушки, знамена, приканчивая раненых.
Шуйский подошел к Мстиславскому.
— Сначала ох как пришлось! — сказал и засмеялся.
И Мстиславский засмеялся.
— Спасибо, князь. Славно ты их навел!
— Ох, как пришлось! — смеялся Василий Иванович, встряхивая головой. — Оглох от твоей пальбы.
— Такие они, победы! — смеялся Мстиславский. — Поеду, князь, полежу. Раны-то мои опять кровоточат.
15
Сеунч Михаил Шеин, привезший весть о победе, получил от царя Бориса чин окольничего. Воеводам повезли в награду золотые, войску — восемьдесят тысяч рублей.
Радость была недолгой. Стало известно: Самозванец жив, бежал из Севска в Рыльск. С ним князь Татев и другие изменники.
Воеводы Мстиславский и Шуйский повели войско к Рыльску, но воеводы-изменники князь Григорий Долгорукий да Яков Змеев на предложение сдать город ответили залпом из пушек.
Побивать своих, русских людей, жалко. Войско отступило, ожидая весны. Царь Борис вознегодовал, тогда воеводы, соединясь с полком Федора Шереметева, принялись осаждать Кромы. В Кромах отсиживался донской атаман Корела. У него было шесть сотен, а у воевод восемьдесят тысяч.
Уже весна отшумела потоками, а Кромы стояли непокоренными.
И грянула весть из Москвы: 13 апреля царь Борис Федорович обедал в Золотой палате с боярами и с датскими послами. Вдруг у него хлынула кровь из носа, изо рта, из ушей. Через два часа его не стало. Успел благословить на царство сына, царевича Федора Борисовича, да восприять ангельский образ с именем Боголеп.
