Тут Шуйский повернулся к Федору-Агию и сказал:
— Много ли тебе платят за лжесвидетельство?
— Много! — ответил Федор. — Больше, чем за верную службу твоему батюшке и тебе, скряге.
На том разбирательство дела Василия Ивановича тотчас закончилось. Поехал он с братом Александром в Буй-городок. Дмитрия с Иваном сослали в Шую. Андрея, за то, что «к бездельникам приставал», — в село Воскресенское, близ Галича.
Князь Иван Татев отправился с приставом в Астрахань, Крюк-Колычев — в Нижний Новгород, Бекасовы — в Вологду, Урусовы — в сибирские города, а покойнее Борису Годунову не стало. Бедный Иван Петрович едва ли успел доехать до места выселки, до Лопатниц. Посланный вдогонку пристав князь Иван Туренин силой увез воеводу на Белоозеро, в Кирилло-Белозерский монастырь. Постригли воеводу в монахи. Был Иван, стал Иов.
Расправы над купцами, над боярами подвигли митрополита Дионисия и крутицкого архиепископа Варлаама требовать суда над конюшим.
— Иоанн Златоуст наставляет нас, грешных, — сказал Дионисий, глядя царю в глаза. — «Душа благоразумная видит, что должно делать, не имея нужды во многих пособиях, а неразумная и бесчувственная, хотя бы имела множество руководителей, предавшись страстям, остается слепою». Твой конюший, государь, алчет, как ненасытный волк, почестей и богатств. Он-то, может, и умен, но душа у него слепая! Честные бояре Шуйские погибают в темницах ради Борисовой алчности… За твою честь, царь, страдают. Ты греешь на груди своей, добрый наш господин, гада холодного, ядовитого. Упаси меня Боже напророчить, но как бы и тебе не пришлось изведать пагубной силы сего яда.
Царь закрыл лицо руками и заплакал.
— Прости его, владыка! Прости Бориса! Он и впрямь алчен… Ты не мне, ты ему скажи, он опамятуется. Борис, ты слушай, слушай!
— Я слушаю, государь, — отвечал Борис. — Клевета она и есть клевета. Чем святее уста, клевету произносящие, тем горше слушать.
— Он — совершенный бесстыдник, твой ближний боярин! — воскликнул Дионисий. — Все его свидетельства против Шуйских и других бояр — купленная на деньги ложь. Ты, государь, Богу молишься усердно, да Борис — пожирает твои молитвы. От него, лжеца и тирана, произойдут в России великие бедствия.
— Тебя, владыка-краснослов, ожидает Хутынский монастырь, — сказал конюший. — Иди туда, откуда пришел. Будь достоин своего прозвища — Грамматик. Побереги слова для хвалы Господу, не трать на хулу.
Тогда встал перед царем архиепископ Варлаам и воскликнул:
— Царь! Ты безвольно и постыдно дал ослепить себя через женщину. Твой слуга творит беззакония твоим именем, а потому все казни, все темные убийства, совершенные слугой, падут на твою голову.
— Варлаам, поостынь! — сказал Годунов, — Для тебя приготовлена келейка в Антониевом Новгородском монастыре.
— Не боюсь тебя, Борис! Не боюсь принять смерть от тебя! Но запомни: все слезы, до единой капельки, отольются на тебе и на твоем племени. Коли за себя не страшно, побойся за детей своих.
— У меня нет детей.
— Будут.
— Прости, государь, неразумных пастырей, — сказал Годунов Федору Ивановичу. — Я сыскал вместо них кроткого и мудрого. Имя ему Иов.
— Иов! — застонал Дионисий.
— Государь, это поп опричников! — вскричал Варлаам, но на него надвинулась стража, и тогда пошел он прочь от царя, отплевываясь, как от сатаны.
— Благословите! — крикнул вдогонку Федор Иванович и Дионисию и Варлааму, но их уже выставили за дверь.
8
Князь Василий Иванович стоял на крыльце тюремной своей избы.
Пристав держал сидельцев без строгостей. Пятеро стрельцов не столько стерегли, сколько прислуживали князьям.
Минул год опалы. Дмитрий с Иваном по-прежнему жили в Шуе, а вот Андрея утесняли. Из села Воскресенского перевели в Галич, в тюрьму, а из Галича услали на Белоозеро.
Снег падал так густо, будто небо на дыбки стало. Князь Василий вышел в тревоге поглядеть — не возвращается ли Александр со стрельцами. Поехали лося добыть, дело небезопасное.
Голова от снежного мельтешения шла кругом, и Василию Ивановичу чудилось — крыльцо плывет вверх, навстречу снежному потоку. Поток же становился все белее да и просиял, слепя глаза, ибо до солнца было совсем уже недалеко.
