Краснея и трепеща, входил князь Василий в Грановитую палату.
Вдруг подбежал к нему Борис Годунов, поклонился:
— Какое, Господи, несчастье! В Угличе зарезали царевича Дмитрия.
Шуйский слюнку не успел сглотнуть, а конюший снова ему поклонился:
— Умоляю! Езжай в Углич, расследуй дело. Уже пущен слух, чтоб погубить меня. Ты правды не скроешь. Ты и братья твои много претерпели от меня, жалеть и покрывать Годунова Шуйскому не с руки. Да и честность твоя всем ведома.
Опустился Василий Иванович на свое место, с ним говорят, а он не слышит.
Привели под руки царя. Сидел, плакал и был как совесть. Глядеть на него — горе, не глядеть невозможно.
Дума постановила назначить в комиссию по угличскому делу «Убиения царевича Дмитрия и двенадцати человек государевых людей» митрополита Сарского и Полонского Галасия, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, окольничего Андрея Петровича Лупп-Клешнина и думного дьяка Елизара Вылузгина.
В Углич комиссия прибыла 19 мая 1591 года, на четвертый день после несчастья.
Ходил Василий Иванович смотреть место, где зарезали отрока. Солнце, что ли, в глаза ударило, заломило глазные яблоки — словно нельзя ему быть на святом месте. С тяжелой головой ушел на Волгу, чтоб ветром пообдуло.
Вода шла великим током. Поднял для чего-то палку, размахнулся, бросил. Смотрел, как волны уносят нежданную ношу.
«В каждое новое мгновение вода в реке новая, а река все та же, — подумалось князю. — А вот ушел из жизни человек, отрок, и мир уже не будет таким, каким мог быть. И прежнего мира тоже не станет. Смерть отрока, многое переменит в царстве, а может, и само царство».
Утихомирив боль в голове, отправился Василий Иванович на допросы.
Первым перед комиссией предстал Михаил Нагой. Сказал, тыча пальцем в членов комиссии:
— Царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский, сын дьяка Михаила, соглядатая Годунова.
— Ты видел, как было дело? — спросил Нагого Вылузгин.
— Сам не видел, но знаю.
Андрея и Григория Нагих уличили в неправде. Андрей был в тереме, прибежал на крик тотчас, застал царевича на руках кормилицы Ирины Тучковой — мертвым… Григорий приехал в терем из города, услышав колокол. Но говорил, что царевич был жив. Зато оба твердили как заклятье:
— Царевича зарезали!
— Ты видел, кто убивал царственного Дмитрия? — спросил Шуйский Григория.
— Не видел. Царевича зарезали!
— Отроки, игравшие с царевичем в «тычку», говорят иное. Дмитрий на ножик сам набрушился в падучей болезни.
— Коли тебя, князь, прислали правду сокрыть, пиши: «набрушился сам», а коли в тебе есть совесть, тогда пиши: зарезали.
— Но где свидетели?
— Уж коли вы четверо с сотней тайных слуг не нашли свидетелей, кто же сыщет? Пиши князь: «царевич набрушился сам», Годунов тебя за такие слова в уста поцелует.
— Значит, говоришь, следует написать: «набрушился сам на ножик»? — спросил Шуйский невинно. — Подьячий, записал? Подпиши, Григорий Федорович!
Нагой топнул на Шуйского и ушел прочь из комиссии.
— Запиши, как Григорием сказано было, — поддакнул Вылузгин. — А подпишет показание духовник.
Так и сделали. На обороте листа показаний Григория Нагого записали: «К сем речам отец духовный Григорья Нагого Царе Константиновской поп Богдан руку приложил».
Записать записали, да только поп Богдан приложить руку к нечестной грамоте отказался. Удостоверил показания Григория собственной подписью игумен Воскресенского монастыря Феодорий.
Всего комиссия опросила девяносто четырех свидетелей. Восемьдесят восемь дворовых людей: боярские дети, жильцы, повара, сенные сторожа, конюхи, курятники, помясы, шутейщики, истопники и прочие показали едино — царевич Дмитрий покололся сам.
Свидетельство архимандрита и двух игуменов тоже единое: «Слуги прибежали, сказали «царевича убили, а кто — неведомо».
Из всех опрошенных беду своими глазами видели восемь человек. Мамка царевича Василиса Волохова, которую царица Мария била поленом за недосмотр, наговорила больше других: «Царевич играл ножом. Тут пришла на него черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
