— Дело сие совершается по благословению митрополита Дионисия, — сказал Федор Старой, видя, что князь колеблется.
— Я воевода и не могу оставить город, — возразил Василий Иванович.
Ответа посланцу не дал, но, проводив, тотчас собрался и поехал в Москву тайно. Останавливался не в городах — по деревням. Вязьму проехал… Стояла весна. Застигнутому дождем и тьмою, пришлось князю просить ночлега в погорелой деревеньке, где уцелел дом священника. Детей у батюшки было что таракашек. Ребятню положили на печи, хозяин с хозяйкой под печью. Устроились, но тут явился вдруг еще один проситель крова.
Батюшка вышел к стучальщику во гневе, а вернулся кроткий, со странником.
— Привел меня Господь к тебе, горемыке! — сказал странник князю, лежавшему на лавке. — Вставай!
— Кто ты?! — изумился Василий Иванович.
— Я-то? Иван Большой Колпак. — Человек стукнул рукой по железу.
— Как ты узнал, что я здесь? От кого?
— Мне знать ничего не надобно, — ответил знаменитый юродивый.
Василий Иванович поднялся, указал место возле себя:
— Садись!
— Пойдем к печи. У нас разговор долгий.
— Возле печи — теленок.
— Господь наш овечьими яслями не побрезговал.
— Будь по-твоему, — согласился князь.
Священник запалил лучину, вздул огонь в печи, положил несколько поленьев, поставил для гостей узкую лавчонку. Теленок завозился. Скребя копытцами, встал на ноги и долго смотрел на людей, разбудивших его от сладкой дремы.
Поленья разгорелись, Шуйский увидел, что Иван бос, до пояса обнажен, на голове у него высокая, острая железная шапка-колпак, на шее цепь, на груди пудовый замок.
Юродивый сел на лавку верхом, засмотрелся на огонь. Василий Иванович вдруг почувствовал, что ведь надо рассказать блаженному, зачем он едет в Москву, почему нельзя не ехать…
Но мысли перешли на Годунова.
Правитель и конюший за три года поставил город на Белом море — Архангельск, ради торговли, а на другом конце земли, смиряя турецкого султана, — Терский городок. На реке Яик — Уральск, многие города на Волге, в Сибири. Благодарить бы Бориса Федоровича, молиться на него! Погасил войну на Востоке, не позволяет разжечь на Западе. Приобрел для царя Грузинское царство, Сибирское. Того гляди, Таврида будет завоевана…
В Кремле поставлены величавые каменные палаты: Денежный двор, Посольский приказ, Поместный приказ, приказ Большого Прихода, Казанский дворец. Обнесена каменной стеной Астрахань! В Москве от Тверских ворот начата Белая стена, строятся дома Белого города…
Отчего же нет благодарности к Годунову? Отчего к нему все сословия имеют ненависть?
Ладно, бояре, ладно, купцы — у них свои счеты с Борисом Федоровичем. Но ведь и простой народ — ненавидит правителя. Правитель освободил ненавистников от налогов, защитил от разбоя, от опричинного, царского, монастырского…
Что недоброго сделал Годунов народу? Приказал не поминать в церквах имя царевича Дмитрия?
Иван Большой Колпак вдруг сказал:
— Обидно, когда за царевича не велено молиться. Неправда обидна.
Князь Василий вздрогнул: блаженный мысли читает. Почувствовал, как воспряли в груди все утопленные, накрепко погребенные обиды на конюшего.
Блаженный достал красный уголек из печи и, перекидывая с руки на руку, стал говорить:
— Народ не хлебом жив, но правдой. Сия крепость Господом Богом дарована. За небрежение к крепости — спросится со всего народа.
— Что ты от меня хочешь? — спросил, измучась, Василий Иванович. — Я — слабый человек. Не дано мне оборонять крепостей.
Засмеялся Иван Большой Колпак и вдруг проглотил горящий уголек.
— Кто из смертных знает, что ему дано, зачем он и каков путь ему назначен? Твои уста кривые, но тебе держать крепость правды. Посему ступай с миром, откуда пришел, жди, когда призовут.
Юродивый снял колпак, поставил возле лавки, лег с теленком и заснул.
Василий Иванович послушал, как спит этот человек, явившийся ему столь чудесным образом, испугался, поднял слуг и поехал обратно, в ночь, в дождь, но скорее, скорей!
В Москве в те же дни случился мятеж.
Народ изнемог от неправды Годунова. Красоваться умом неред царем-блаженным — грех стоярусный. Борис Федорович, думая о своем величии, не о царском, начал предавать опале бояр, если в челобитных вслед за царем не поминали конюшего. Первым претерпел Федор Иванович Мстиславский, глава Думы.
