Антон Посевин привез московскому царю подарок от папы — книгу о Флорентийском соборе. Папа Григорий XIII писал Ивану Васильевичу с надеждой: «Я от тебя только одного хочу, чтоб святая и апостольская церковь с тобою в одной вере была, а все прочее твоему величеству от нас и от всех христианских государей будет готово».
Посевин, по дороге в Москву, заезжал к Стефану Баторию, и король приказал сказать великому князю: если он не вернет всех малых ливонских городов, то потеряет свой большой город, Псков или Новгород.
Иван Васильевич, вздыхая, согласился уступить Баторию шестьдесят шесть городов, оставив за собою тридцать пять. Взывал к сочувствию:
«Король называет меня фараоном и просит у меня четыреста тысяч червонцев, но фараон египетский никому дани не давал… Сам на меня войной идет, мои города разоряет, и я же за его войну должен золотом платить!»
Посевин сочувствовал и, оставив разговоры о короле, просил царя построить в Москве католическую церковь.
«Венецианцам в наше государство приезжать вольно с попами и со всякими товарами, — отвечал Грозный. — А церквам римским в нашем государстве быть непригоже… До нас этого обычая здесь не бывало, и мы хотим по старине держать».
Антон налегал на вопрос о соединении веры, и царь слушал иезуитские речи, удивляясь их красоте и ловкости, но сам отвечал кратко:
— Ты, Посевин, поезжай наскоро к королю Стефану, и Богом тебя прошу говорить ему о мире. А как будешь у нас от короля Стефана, тогда мы тебе дадим знать о вере.
С тем и проводили папского краснобая, без особой, впрочем, надежды, что он уговорит Обатура не воевать Псков и русские земли.
Время послов кончилось.
Пришел час князя Ивана Петровича Шуйского стоять с воеводами, да с полком, со всем псковским народом, со священством, со святыми иконами за землю русскую, за веру православную, за царя Ивана Васильевича.
На Флора и Лавра 18 августа ударил во Пскове осадный колокол: явился под стены коронный гетман и канцлер Польского королевства Ян Замойский. Еще только шатры ставили, а к гетману прискакали гонцы, прося помощи. Русские вышли из крепости, напали на воеводу Брацлавского и обратили в бегство.
Замойский рассчитывал успеть к приходу основных войск подвести к городу окопы, подавить огнем пушек русские пушки, а выманивая стрельцов и дворян за стены, нанести урон живой силе защитников.
Не тут-то было! Князь Иван Шуйский — сам великий охотник до вылазок — воспретил дворянам и ратникам удаляться от стен за черту огня затинных пищалей. Чтобы сразиться с русскими, полякам приходилось пересекать эту незримую черту. Русские, совершив набег на окопы, отходили, стреляя из ручниц, под защиту пушек, а когда полякам приходилось возвращаться на свои позиции, тотчас бросались догонять, бить в спину и опять проворно отступали, давая волю пушкарям…
Замойскому не удалось даже обстрела начать. Русские пушки били за целую версту ядрами по пятьдесят, по семьдесят фунтов, калечили орудийные стволы, побивали орудийную прислугу.
Рыть окопы под огнем, постоянно отражая выходивших на вылазки конных и пеших ратников, тоже стало невмоготу.
Наконец, 26 августа 1581 года, явился Стефан со всеми своими полками и пушками. В этот день в псковских храмах шли праздничные служения во славу Сретенья Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, спасшей Москву от нашествия Тамерлана.
Король задержался под городом Островом. Расколотил стены, частью побил, частью пленил защитников и был счастлив своей победой.
Увидавши Псков издали, наемники-офицеры из французов, бывшие возле Стефана Батория, пришли в восхищение:
— Париж! Париж!
Король помрачнел. Двенадцать тысяч пехоты для такого города мало. На лошадях такие стены не перепрыгнешь.
Гетман Замойский встретил Стефана на реке Черехе, указал удобное место для лагеря в Любятове, близ монастыря Николая Чудотворца.
Королю же не терпелось осмотреть стены Пскова. Он отдал войскам приказ: приступить к осаде, а разведке и начальникам объехать город.
И сам отправился смотреть стены, чтобы найти уязвимое место и кончить дело скоро, без больших потерь и без больших затрат.
