— Царевна Ирина книгу тебе прислала, — положил перед Василием Ивановичем писания Григория Богослова, прибавил: — Не вздумай бежать. Себя погубишь и Андрея с Дмитрием. Терпи. Нынче туча — завтра солнце.
А назавтра и впрямь грянуло солнце: приехал по государеву приказанию Иван Петрович Шуйский.
Наместник Пскова был всего лишь вторым воеводой, уступая в старшинстве рода Василию Федоровичу Скопину-Шуйскому, хоть чин боярина тот получил на восемь лет позже.
Хандра в Старице тотчас испарилась, все близкие царю люди были званы в палату для совета. Князь Василий Иванович явился пред очи царя с душою воробушка, но с государя гнев сошел, и занят он был, выкинув из головы домашние дрязги, новым походом короля Батория.
Князь Иван Петрович стоял перед Грозным в пяти шагах, напрягая голос, говорил о псковской крепости:
— Стена со стороны Смоленской дороги, великий государь, сам знаешь, каменная, высокая, имеет пять башен, да беда — камень мягкий. Известняк. Такую стену недолго сшибить до подошвы. Я твоим именем, государь, приказал запастись бревнами да готовить впрок гуляй-города, чтоб было чем закрыть проломы. Со стороны речки Псковы — десять башен. Здесь поставлены князья Бахтияров-Ростовский да Лобанов. К каждой башне приписан сотник, своя дружина из горожан. Со стороны Гдова стена совсем небольшая, а на ней пять башен. Отсюда Баторий не пойдет. Самая длинная стена вдоль Великой. Стена там большею частью деревянная, но через реку перелезть мудрено. А вот зимой… когда лед нарастет…
— Ты что же, до зимы думаешь усидеть? — Грозный даже голову поднял в удивлении.
— Как Бог даст, великий государь. Съестных запасов приготовили мы с воеводой князем Скопиным-Шуйским на год. Ядер и пороха запасено, изволь приказать еще подвезти, покуда король Стефан мешкает.
— Так что ты про стену-то говорил, про деревянную?
— Приказали мы с Василием Федоровичем поставить другую стену, тоже деревянную, но набитую землей… Здесь смотрит и обороняет стену воевода Никита Очин-Плещеев. Вся псковская округа к войне тоже изготовилась.
— Округа много навоюет с Обатуром. Шапками закидает! — усмехнулся Грозный.
— Шапки все унесены, великий государь. Сено и все припасы забраны в города, и народ тоже в городах, за стенами. Как только королевское войско явится, все избы будут сожжены.
— Ты чего голос-то надрываешь? — сказал вдруг Иван Васильевич. — Иди сюда… Стул воеводе дайте!.. Садись. Все садитесь. Подумаем…
Иван Петрович постоял возле стула, помялся, но сел.
— Скажи, князь, что, ежели Обатур не на Псков навалится — на Великий Новгород? Новгород — кус жирнее, слаще.
— Король Стефан — воевода удачливый, — сказал, подумав, Иван Петрович. — А удачлив он своей осторожностью. Паны, может, и захотят под Новгород пойти, но король Стефан…
— Обатур! — хмыкнул Грозный.
— …поостережется. Твои государевы ратные люди в Порхове стоят, в Опочке, Себеже, Торопце, в Старой Руссе… во Пскове. Никакого подвоза не будет, а чтобы Новгород взять, на одни ядра подвод нужно не меньше десяти тысяч.
— Ты просишь пороха и ядер подвезти во Псков?
— Король Стефан меньше пятидесяти тысяч не приведет с собой. Пороха и ядер много понадобится.
— Ничего о войске своем не говоришь.
— Во Пскове тысяча конных детей боярских, полтысячи донских казаков атамана Михайлы Черкашена. Стрельцов, псковских и нарвских, две с половиной тысячи. Дворян столько же. Из сел пришли люди, горожане, холопы из дворянских дворен, монастырские люди… В чистом поле воевать таким числом со Стефаном-королем невозможно, а в крепости сидеть — терпимо.
Грозный окинул взглядом молчаливых советников. Сказал:
— Если король пойдет на Новгород, на тебя большая надежда, князь Иван Петрович. Отъешь ему, дракону, хвост, хребет ему сломай… А коли придется тебе в осаде сидеть, — Грозный сощурил глаза, и взор его стал пронзительным, — я тебе грамоту дам. Шерефединов, где ты?
Дьяк подошел с грамотой. Князь Иван Петрович встал, и Грозный, приняв у дьяка грамоту, передал князю.
— По счету ты меньше князя воеводы Василия Федоровича Скопина-Шуйского, но ты — мой дворовый боярин, твое слово во Пскове первое. Сколько можно, пришлю тебе ратников в помощь. Коли будет милость Господня, отсидишься. — Глаза Ивана Васильевича вспыхнули любопытством. — А скажи, где ты поставил великие пушки «Барса» и «Трескотуху», я их помню!
