История народов — это своды побед, где если и приходится сказать о поражениях, то и поражения подносят как торжество героев-мучеников. Без такой истории государство немыслимо. Одно нехорошо. Такая история ведет к благодушию (мы сильнее всех), прибавляет спеси, да не ума.
Ради самого народа, ради его будущего, надо иметь Книгу измен и поражений, в которой все изменники, все горе-воеводы оставались бы в вечном позоре и проклятии. Не для того, чтобы помнить о зле, а для того, чтобы новые поколения были предупреждены о возможной слабости своего духа, чтобы узнавали измену в любой ее личине. Узнавали ее в зародыше и освобождались бы от такого зародыша.
Сражение возле села Клушина по праву вошло бы в Книгу измен, в книгу воеводской беспечности и позора отечественного оружия.
В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня над Русской землей засверкала видимая и днем новая звезда погибели. Имя ей — Жолкевский.
В 1610 году Станиславу Жолкевскому, великому коронному гетману, было 63 года. Его слава началась при Стефане Батории. Он принимал участие во всех серьезных военных предприятиях Речи Посполитой и был удостоен булавы польного гетмана. Он подавил в 1596 году восстание Наливайки, а в 1606-м мятеж Зебржиловского. Сигизмунд в награду за верность пожаловал ему Киевское воеводство.
Теперь под Царевым-Займищем отряд Жолкевского, состоявший из тысячи пехотинцев, четырех тысяч гусар, пяти тысяч казаков, оказался между осажденным городом и огромной армией князя Дмитрия Шуйского. В городе у Елецкого и Валуева было шесть тысяч войск.
Зборовский, Заруцкий, Михаил Глебыч Салтыков предложили гетману уходить к Смоленску, пока русские не догадались о невыгодном положении отряда и не сомкнули вокруг него смертельное кольцо.
— Что сообщают ваши лазутчики? — спросил гетман Салтыкова.
— Дворяне письма читали и друг другу передавали. За Шуйского умирать никто не хочет, королевичу Владиславу присягнули бы, когда б королевич в православие крестился.
— Крещение дело патриарха… А какие известия из лагеря Делагарди? — Вопрос относился к немецкому полковнику.
— За последние два дня к нам перешло сто сорок солдат: французов, англичан, шотландцев. Наемники отказались служить Шуйскому, но князь Дмитрий заплатил им десять тысяч, по рублю на солдата… Это мало, наемники обещают в сражении не участвовать.
— Что говорят шведы?
— У шведов генералы Делагарди и Горн.
Вечерело. Солдаты разводили на ночь костры.
— Вот мой приказ, — сказал Жолкевский, положа руки на стол ладонями вверх и разглядывая их, как некую таинственную карту. — Пушки я спрятал в лесу еще прошлой ночью. Они уже в пути. Через час стемнеет, всей конницей выступаем… на Клушино.
— На Клушино?! — изумился Заруцкий.
— Нас там не ждут. Один бодрствующий стоит пяти спящих.
…В рассветном сумраке проступали холмы, деревья, крыши изб.
Жолкевский словно уже был здесь, а может, и был! Он избрал для себя самое высокое место, откуда Клушино и впрямь умещалось на его ладонях.
Бой начался расстрелом лагеря шведов из пушек, и тотчас гусары и казаки двумя колоннами обрушились на оба лагеря. На более просторный — наемников, и на тесный, неудобный для обороны лагерь русских.
Шведы Делагарди дружными залпами остановили нападавших, но наемники из немцев, французов, англичан и шотландцев начали перекрикиваться с наемниками Жолкевского. Побежали на польскую сторону по двое, по трое, потом и вовсе устроили переговоры. Измена торжествовала.
Русским войском правили воеводы Страх и Трусость. Сорок тысяч бежали от шести тысяч. Иные храбрецы вставали поперек бегства, встречали врага лицом к лицу, гибли, оставленные товарищами. Князь Яков Борятинский был убит, князь Андрей Голицын ранен. А вот Василий Бутурлин остался целехонек, сдался сам и полк свой сдал.
Бежавшие опамятовались за избами села. Князь Дмитрий Шуйский спрятался за пушкарей, а те всегда молодцы, встретили гусар дробью и ядрами. Здесь-то и положил голову рыцарь Станислав Бонк-Ланцкоранский.
Делагарди и Шуйский, получив передышку, строили конницу, за нею в кустарнике пехоту, но Жолкевский ударил во фронт и, когда бой закипел, во фланг.
