— Слава Богу! Слава Богу! — шелестел, как железо о железо, тонкими, спрятанными в рот губами. — Поезжай, выкопай и со всею славою доставь в государыню-Москву. Святому — святое, царю — царское. Место Дмитрию-царевичу в Архангельском соборе, среди гробов великих его пращуров. Да спасет молитва его нас, грешных!
И, не давая слова в ответ сказать, передал Филарета в руки новгородского митрополита да благовещенского протопопа.
Великое дело — постановление в патриархи — было совершено с такой поспешностью, без должного чина и службы, что Филарет, попавший в объятия царя прямо из возка, участвовал во всем хоть и не без внутреннего торжества, но, однако ж, только по боярской опытности сдерживая в себе протест: «Чего ради столь непозволительная спешка? Ведь не в сеунчи посвящают — в патриархи!»
Но сам Шуйский и разъяснил ему происходящее: сие не постановление есть на патриаршество — наречение. Дмитрию, могиле его поклониться должен не один из иерархов русских, но высший иерарх. Постановление же на патриаршество будет совершено после принесения мощей святого отрока в Москву. После очищения России от скверны лжесвидетельств и лжеклятий. С Богом!
Отпели «Символ веры» — и в дорогу. Подсаживая нареченного патриарха в карету, Шуйский пошептал ему на ухо:
— Про ножичек я клятву давал. Зарезался, мол, царевич. Поразмысли про ножичек. Нехорошо, коли вспомнит про ножичек.
Дорога Филарету предстояла длинная, и он отставил от себя царские шепоты, предаваясь сладкому созерцанию любезной Москвы.
Ехал из своего почтительного изгнания на доброе, долгое житье, а приехал, оказывается, на молебен — и прощай Москва.
Однако ж Филарет не сетовал на царя. Вот если бы другому отдал Шуйский сию службу. Такую службу служат избранники Божии, и Филарет принимал свой жребий как должное, как законное степеням его, но с теплом в груди. Василий-то Иванович, государюшко, тоже ведь пока что лишь нареченный. Царь, да без шапки!
Москва была вотчиною души всего рода Филаретова. Боярин Федор, по прозвищу Кошка, пятый сын Андрея Кобылы, верного слуги Ивана Калиты, почитался стволом их родового древа. Правнуки Федора служили Дмитрию Донскому, Василию I, Василию II, Иоанну III, но никто не подымался выше Никиты Романовича — Филаретова отца. Любимец Иоанна Грозного, он был не из тех любимцев, кто по прихоти царя шкуры драл с людей, но заступник гонимых, воистину боярин и воистину воевода. И царь его любил, и народ любил.
Вместе с Филаретом в Углич ехали Феодосий астраханский от священства, а от царя и бояр — князь Иван Михайлович Воротынский, Петр Никитич Шереметев, Андрей и Григорий Нагие.
На первом же стане Шереметев, улуча минуту, спросил Филарета напрямик:
— Тот ли царь над нами? Не больно ли плюгав?
Филарет помолчал-помолчал, но спросил:
— Какого же тебе царя надобно?
— Законного. Законнее Романовых нет в Московском царстве. Шуйский такой же вор и похититель престола, как Бориска, как Самозванец.
— Молись, и Господь, быть может, услышит тебя.
— А я молюсь! — сказал Шереметев и усмехнулся.
Царские послы ехали за мощами пресветлого отрока, а царь ради хранимого им царства по три раза на дню хаживал в Пыточную башню.
Пытали конюха, отдавшего лошадей неизвестному человеку. Досадуя, до смерти замучили, но ничего не узнали.
Нашли и пытали хозяина двора, где ночевали наездники трех турецких лошадей.
— Был ли среди тех троих Самозванец? — спросил Шуйский.
— Самозванца не знаю.
Шуйский поморщился, поерзал на лавке, но все же молвил ненавистное ему имечко.
— А был ли среди тех троих Дмитрий?
— Дмитрий Иванович был! — охотно закивал испытуемый.
— А ты его раньше видел?
— Мы же на реке живем, на Оке. Далеко от Москвы.
— Так видел ты Дмитрия Иваныча?!
— Видел.
— Где?
— В дому у себя. Видный, статный.
— А в Москве ты его видел?
— Так мы же на реке живем, на Оке. Я Дмитрия Ивановича сам на дощанике на ту сторону перевозил.
— На ту?
— На ту самую. В степь поехал, по государеву по своему тайному делу.
Сыск обнаружил: из Москвы исчез дворянин Михайла Молчанов, тот, что мученически убил царя Федора Борисовича.
7
Пора было решать судьбу поляков, всего огромного свадебного поезда. Послов Сигизмунда приняли бояре. А выговаривал им князь Федор Иванович Мстиславский.
