Торжественные обеты сделали все стряпчие, жильцы, дьяки казенные, шатерничие и прочие бояре.
И великой княгине Евдокии Дмитриевне все ее боярыни целовали крест и клялись: «…лиха никоторого не учинити и не испортити, зелья лихого и коренья в естве и в питье не подати и ни в какие ее государевы обиходы не класти, и лихих волшебных слов не наговаривати, и без их государского ведома ни с кем ни о каких государских делах не ссылаться, и над государевым платьем, и над сорочками, и над портами, и над полотенцами, и над постелями, и над всяким государским обиходом лиха никоторого не чинити». Последней присягала верховная боярыня Софьи Витовтовны, приехавшая с ней из Литвы Нямуна.
Слушая ратьбу бояр своих, нимало не сомневаясь, что ни один из них не станет клятвопреступником, сожалел Василий Дмитриевич о том, что не может заставить целовать себе крест Андрея Рублева: все равны перед великим князем, а инок в черной рясе опричь рук государевых.
Дружина изографов, закончив роспись храма Рождества Богородицы, занята была поновлением Архангельского собора, который, как значится в летописях, пятьдесят лет назад «подписывали Русские писцы Захарья, Иосиф и Николае и прочая дружина их». Василий Дмитриевич время от времени заглядывал в собор Михаила Архангела, следил, как идут работы. Однажды, наблюдая, как Андрей Рублев расчищает старые краски на фресках западной стены, где над входом была картина Страшного Суда, обронил с усмешкой:
— Ты думаешь, Андрей, «бич Божий» — Аттила в аду, в геенне огненной гореть станет?
— Как и изверг Тимур.
— Но Тимур же велик, как мир!
— Это ты так думаешь, потому как из твоих жертв пирамиду не сложить, а я думаю, что он — чудовище из чудовищ.
— Он завоевал полмира.
— Он полмира превратил в погост.
— Тимур же не сам но себе, он делает лишь то, что хочет его народ, он выражает настроение своих племен.
— Да, как матерый волк выражает наклонности своей стаи.
— Но вот убежал матерый волк от меня! — хвастнул невольно Василий.
Андрей скосил насмешливый взгляд, обронил, заканчивая разговор:
— Удача, что волк, — обманет и в лес утечет.
Василий раздосадован был разговором, не столько слова Рублева сердили его, сколько тон их, не то чтобы небрежное, но безразличное, незаинтересованное отношение изографа к тому, что думал и говорил ему Василий Дмитриевич. Впрочем, и слова вырывались у него порой обидные, вот вроде тех — «удача, что волк…».
Не только Рублев, но и Евдокия Дмитриевна, и Владимир Андреевич говорили Василию в разной форме, что внезапный уход Тимура с рязанской земли — какая-то случайность и что враг может нагрянуть ратью снова, однако Василий не хотел в это верить. Вместе с тем он слишком хорошо понимал, что угроза для Руси со стороны степи отнюдь не устранена, и решил принять меры по дальнейшему укреплению берега. Юрик и Владимир Андреевич по его приказу проверили все засеки на Оке.
— Те, что с прошлых лет стоят, хороши, но много прорех, однако, — поделился своими наблюдениями Серпуховской, вернувшийся после объезда засек.
— Смолоду прорешки, под старость дыра, — значительно вставил Юрик.
Владимир Андреевич, пряча в усах улыбку, выслушал и продолжал:
— Один бортник сказал мне, что пчелы заклеивают воском отверстия в бортях, куда забирается мышь-воровка. Вот и нам бы так надо.
Всю осень Владимир Андреевич со своими серпуховскими и боровскими мужиками занимался укреплением южных и восточных границ. Там повсеместно росли лиственные леса с буйным подлеском. Рубили деревья на высоте человеческого роста, однако не дорубливали, так что стволы с кронами не падали наземь вовсе, а лишь низко сгибались. Рубить старались так, чтобы деревья ложились крестом, на все четыре стороны. Через полуживые деревья прорастают лещина, ежевика, шиповник, малина, терн и поросль молодых берез и осин — получается путаница ветвей и хвороста. Засеки были длинными, вдоль всей Оки, и имели в ширину до десяти верст. В тех редких местах, где лес был вырублен, выкапывали рвы, наполняя их водой и набив в дно чеснока — острых кольев, невидимых сверху.
И саму Москву решил Василий Дмитриевич укрепить еще надежнее, для чего надумал оградить земляным валом со рвом все выросшие возле Кремля посады. Копать ров начали от Кучкова поля полукольцом до Москвы-реки
