Киприан дочитал разрешительную молитву и повелел сорок раз с сорока поклонами произнести покаянный канон.
Оставшись один, Василий касался лбом холодного пола, осенял себя крестом, повторяя:
— Не надейся, душе моя, на тленное богатство и на неправедное собрание, вся бо сия не веси кому оставищи, но возопий: «Помилуй мя, Христе Боже, недостойного…» Не уповай, душе моя, на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту, видищи бо, яко сильнии и младии умирают, но возопий: «Помилуй мя, Христе Боже, недостойного».
Душевного облегчения, однако же, не испытывал. Напротив, удушье почувствовал. И словно бы Киприан незримо продолжал здесь присутствовать, или это остался после него дух его тлетворный?..
Подумав о Киприане, вспомнил утреннюю беседу с ним. Митрополит убеждал в необходимости объявить войну псковским и новгородским стригольникам и их последователям в других городах, в том числе и в Москве.
«Что это значит — стригольник?» — не понял Василий. «Псковский дьякон Карп, который секту еретиков основал, был цирульником, всем своим прихожанам волосья и бороды подстригал. И вот что ныне написал мне в грамоте Антоний. — Киприан развернул пергамент и прочитал Василию грозные слова византийского патриарха: — «Как в древности дьявол, через змею, клевета на Бога Афиму, уверяя, что по жестокости и злой зависти запретил ему есть от древа познания добра и зла, так ныне ересиарх Карп отвращает людей от вкушения у древа жизни, то есть от причастия…» Дальше святой патриарх меня ругает, будто я потворствую стригольникам, кои не священнику исповедуются, но земле…» — «Как это исповедуются земле?» — «Не Божьей церкви поклоняются, а земле просто… Искоренить надо на Руси ересь, это антихристианство»…
Утром Василий согласился с Киприаном, а сейчас засомневался. Ведь земле исповедовались наши отцы, деды, пращуры?.. А еще Янга!!
Тогда, после публичной казни Ивана Вельяминова, на Кучковом поле, она потащила Василия на Боровицкий мыс к их дубу и научила древнему обряду исповедания: они тогда вместе, согласно попросили прощения у солнца, у луны, у звезд, у зари, у темной ночи, у дождя, у ветра, а особо у земли…
Он торопливо вышел из молельни, прокрался через повалушу, ступая бесшумно по половицам, так же крадучись, пробрался на красное крыльцо, спустился и нырнул в глухой и слепой сумрак ночи.
На Боровицком мысу поймал ртом сладкий ветер из-за Москвы-реки.
Дуба не сумел разглядеть во тьме, но нашел его по здоровому духу листьев и коры.
И, как тогда, с Янгой, опустился перед ним на колени, как тогда, истово произнес:
— Молю тебя, Мать-Земля Сырая, кормилица, молю тебя, убогий, немысленный, грешный, прости, что топтал тебя ногами, бросал тебя руками, глядел на тебя глазами, плевал на тебя устами… Прости, родимая, меня, грешного, Христа Спаса ради и матери его Богородицы Пречистой и Светлого Ильи — пророка премудрого…
Как учила его, ребенка, Янга, он и сейчас старательно омыл руки землей, упал на нее ниц. Затем, стоя на коленях, снова обратился к Матери Сырой Земле. Встал и, не вытирая рук, не отряхивая земли, пошел во дворец уже просветленный, уверенный, что в самых своих страшных и тяжких грехах он наконец-то истинно покаялся.
3
Храм Рождества Богородицы в Кремле освятил сам митрополит всея Руси.
Великая княгиня Евдокия Дмитриевна загодя припасла дорогое церковное имущество: кресты, кадила, книги, евангелия, облачение для священнослужителей, свечи.
Василий Дмитриевич пожаловал ризу, расшитую золотом, жемчугами, многоценными каменьями.
Однако новый храм, возведенный в честь Дмитрия Ивановича его супругою, был радостью не одной только великокняжеской семьи, но всей Москвы, всего народа.
Идет время, делает свое дело забвение. События сменяют друг друга, не все их даже и запомнишь, но тот сентябрьский день 1380 года не только не тускнеет в памяти, но становится волнующим до сердечной боли — день великого торжества преодоления и великой скорби утрат. В истории Руси не было более светлых, более христианских дней, 8 сентября 1380 года свершилось то, о чем страстно мечтали несколько поколений русских людей. И еще не охватить разумом в полной мере смысла и значения свершившегося, никто еще не загадывает о том, что и далекие потомки будут переживать сердцем и суровое величие того дня, и неизреченность вечной радости его
