И в колчане было за триста стрел,
Всякая стрела по десять рублей,
А еще есть в колчане три стрелы,
А и тем стрелам цены нет.
Колоты оне из трость-дерева,
Строганы те стрелы в Нове-городе,
Клеены оне были клеем осетра-рыбы,
Перены оне перьецом сиза орла.
От Игната же, который в молодости был воеводой, услышал Юрик, что есть на свете дивной крепости и остроты меч— булатный[106]. Будто бы закаляют сталь особым образом: после поковки дают меч всаднику, который мчится с ним на коне во весь опор, держа лезвием вперед.
— Вот так, буестью, то есть струей воздуха, и охлаждается, — закончил Игнат.
— А тебе откуда это ведомо?
— Видел на Кавказе… А потом в наших старых книгах прописано, знаешь сам небось: «Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена»[107].
— В те времена, я слышал, у нас все белое оружие — мечи, копья, ножи, сулицы, а также и доспехи со щитами были не хуже, чем у кочевников, и лучше, чем во всей Европе.
— Верно, — согласился Игнат, — до татар у нас все было лучшим. И лошади тоже…
— И потом отец вывел было скоков, но сейчас опять свиньи, а не резвачи.
— Надо новый конский завод делать, разводить породы легконогих скакунов.
— Вот ужо скорым-скоро, скорым-наскоро!.. — с большой горячностью пообещал Юрик, а сам смутился бахвальства, нескромного, даже и преступного хода своей мысли, поправился: — Закончится рать, скажу великому князю… Если он не захочет, я в своем уделе разводить лошадей стану.
Всех удивил Юрик, когда придумал заготовить для пеших воинов деревянные лыжи, длинные и узкие, чтобы не проваливаться на глубоком снегу, но и двигаться скоро. В отсутствие Василия Дмитриевича, находившегося в Нижнем Новгороде, Юрик принял сам решение сделать мастерскую, в которой строгались из досок лыжи с острыми носами, загибавшимися затем при нагреве от пламени огня либо после распаривания в кипятке.
Свейский посланник, увидев, как на этих лыжах воины Юрика скользят по заснеженному льду Москвы-реки, признался:
— Нигде таких не видел… У нас в Скандинавии лыжи есть, но другие. Либо короткие и широкие, подбитые мехом, либо непарные — одна длинная, а другая короткая, чтобы ею отталкиваться… А чтобы так быстро ехать на них… И не видал, и не слыхал о таком…
— Это потому не видал, что недавно у нас. Когда мы на Булгары при отце ходили, такие вот уже делали. Я и вспомнил, — без всякого бахвальства ответил Юрик. — Теперь хоть через леса, хоть по болотам.
— Ну и Юрик, ну и дух! — восхитился Владимир Андреевич.
И великий князь одобрил, похвалил братца. Тот, чтобы скрыть смущение, нахмурился, спросил:
— А верно ли, что отец перед Куликовской битвой читал псалом «Бог нам прибежешь и сила…»?
— Да, «…скорый помощник в бедах, посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей».
— Когда же выходить, брат? — спросил Юрик, лицо его было бледно, в глазах затаенный трепет.
— Надо дождаться Максима…
Максим был послан в Новгород московским полномочным послом, чтобы сообщить боярскому вече, что, в случае если новгородцы и впредь собираются утаивать дань и не являться на митрополичий суд, великий князь сложит свое крестное целование. Вернувшись в Москву, он сказал, что новгородцы стоят на своем и таким образом объявляют войну.
Накануне выхода из Москвы Юрик имел свидание с Янгой — тайное, украдкой, как она того захотела. Нежно просила его беречь себя в походе, говорила ласковые слова, а потом вдруг по тонким губам ее скользнула еле уловимая усмешка.
— Что ты? — обеспокоился Юрик.
Говорят, великий князь в полюбовницы какую-то девку силой взял… Будто в монахини она хотела идти, а он понял ее… Будто она косоглаза даже…
— Врут! — бездумно и горячо заверил Юрик.
— Что врут? Что — косоглаза?
— Нет… Врут вообще… Я не видел, я не слышал… И Софья Витовтовна мне ничего не говорила, она бы сказала… — Юрик смотрел в серые с голубыми крапинками глаза Янги и ловил себя на мысли, что впервые не только не сердится на Василия, когда заходит о нем разговор, но словно бы даже рад, словно бы какая-то тяжесть с его сердца спадает. Но побоялся сказать ей об этом, побоялся вновь лишиться вдруг народившейся надежды. И порадовался, что не сказал, когда услышал от нее давно чаемые слова:
