— Нэ так, товарыш, — сказала она и улыбнулась. От нее пахло пепси-колой. — Эта тыпа сымпатыческая нэрвная сыстэма.
Акцент был слишком старательным, чтобы этого можно было не заметить. Но симпатическая нервная система, да, есть, я вспомнил. От нее зависит наша энергия или что-то в этом роде. Спинной мозг, брыжеечные узлы… При чем здесь только эти ребята? Или я попал в нервное отделение?
По идиотизму догадок я мог дать фору любому из обитателей «Чертова логова».
Нервные клетки и психика не одно и то же, я был диким в медицине, но все же не настолько. Однако смысл их взаимодействия оставался темным, примерно как смысл электричества, да и детство всегда сильнее науки. «Он у нее нервный, псих». Это было сказано когда-то про сына дворничихи тети Паши, который любил разрубать споры с помощью лопаты, и запомнилось навсегда.
Мне на мгновенье показалось, что я только что делил веселье с сумасшедшими и, чего доброго, заразился. Акцент девушки казался теперь не таким простодушным. Может быть, генеалогическая мания? У нас в классе был один такой, при всяком поводе проявить гордость говорил: «Мы из караимов», переходил на легкий акцент и еще долго к глаголам прибавлял «ц!». «Понял? Ц!» Потом выяснилось, что лунатик.
Но тут произошел эпизод, придавший новый масштаб моим мыслям. К маленькой кучке скорбящих быстрым шагом приближался долговязый субъект с нервным веселым лицом Бумбараша. Девушка из скорбной группы вдруг больно взяла меня за руку и сказала без акцента:
— Ты что здесь делаешь?
Бумбараш еще издали начал кричать и размахивать руками.
— Друг! — кричал он. — Ты не атипичного академика хоронишь? Кончай канитель. Могу сообщить — я только что его видел. Пьет водку с народом и чувствует себя превосходно. То есть я бы сказал, все лучше и лучше.
Это была очевидная ложь. Кому это было знать, как не мне? Не прошло и нескольких минут, как я оставил заведение Фафика.
Но окружающие отозвались на слова Бумбараша с неожиданным волнением. Несколько человек уже вились за долговязым, точно птицы, попавшие в воздушный поток, наподобие живого вихря. Других любопытствующих подпирали их менее проворные коллеги. Даже кустодиевская девица отключила свою шарманку и выложила на прилавок свежие груди, у которых, казалось, был свой, отдельный интерес.
Наконец толпа окружила Бумбараша и пошла рваными волнами. Клакеров нельзя было отличить от ротозеев: последние на глазах наполнялись пафосом. Это провокация, кричали они. Провокаторов к развеиванию!
Кто-то попытался вразумить публику, объясняя, что имели место похороны носка и акция носила чисто символический характер. Мы разбираемся в символизме, негодовала толпа. Непарный носок — тот же отщепенец. Антипов не отщепенец.
Один из стариков, незаметно для меня миновавший шлагбаум, закричал:
— Антипов стоял у истоков. Не устраивайте концерт на скрижалях.
Белокурый прервал его и заговорил темпераментно:
— Господа, читайте официальное сообщение. А то сразу о скрижалях. Академик Антипов пропал при неизвестных обстоятельствах, а поскольку в наших сферах людей не крадут, получается, что он добровольно, так сказать, канул в вечность, и останки его, будь они выявлены, объявляются вне закона. Это к слову. Наша же акция вообще не имеет к этому отношения. Обычный тренинг перед выходом на площадку. Ведь в хеппенинге, как вы знаете, нет разделения на сцену и публику. В профанной среде трудно взять ноту…
— Ягненком прикидывается! — крикнула неизвестно как здесь оказавшаяся «драмтрест». Казалось, с ее губ сыплется поджаристая шелуха. — Устроили похороны диссидента. Будто мы не можем отличить. Я давно заметила, куда они метят.
По всему было видно, что метод регенерации она усвоила прочно.
Бумбараш, блестя редкими зубами, расхохотался:
— Академик всех водит за нос. Трюк в духе Каттелана. Эксцентрика таинственности. Он всегда пропадает.
Блондин, однако, еще не разобрался с «драмтрестом». Он вынул из урны похороненный носок и, потряхивая им перед ее носом как вещественным доказательством, сказал:
— Носок же!
— Академик! — напирала «драмтрест» и, ткнув пальцем в ленточку «Нас трое», добавила: — Организация.
