Странный эффект производило еще то, что до меня здесь определенно никому не было дела, тем не менее я ловил на себе взыскующие и тоскливо-восторженные взгляды, как если бы я был Николсоном, спустившимся с голливудских небес в тапочках, чтобы покурить на скамейке. Взгляды эти тут же гасли и уходили в себя. Точно ветерок отгибал занавеску и приоткрывал сияющий фрагмент жизни, который был мне не по уму или в который меня не желали впускать.
Я стал вглядываться внимательней и постепенно выделил одну, именно что семейную особенность этих лиц. У каждого из них был какой-то свой, индивидуально говорящий тик. Что-то вроде «ах», «ох», «не пью», «почему бы и нет», «забудем, я так», «налево-налево», «только не это», «сами понимаете», «атас-атасьён», «вы думаете», «похоже на инфаркт», «была не была», «погорячее и с сахаром» и прочее. Но вся эта тикающая жизнь не имела продолжения, как будто это были только знаки переживаний, а не они сами. То есть попасть в тон было невозможно, поскольку тик исчезал так же мгновенно, как и возник, и человек, вздумавший ему откликнуться, рисковал попасть в глупейшее положение. Как бы вы посмотрели на того, кто ежесекундно улыбается или ужасается двадцать пятому кадру?
Наблюдение, может быть, и небессмысленное, только что же тут необычного? Мерцание в лицах, младенческие взгляды, рассеянье, непрочный уют толпы. Атмосфера придуманного для скучающей публики фестиваля, со специальными заданиями. Такие устраивают в домах отдыха или на офисных пикниках, на каких-нибудь конгрессах или в дни юбилея города.
Но я уже настроил взгляд на особенное, а поэтому тут же понял, что определение праздностью для этого сбора явно не проходит. Все эти люди были, несомненно, заняты делом, хотя каким именно, я бы не взялся сказать с ходу. Может быть, тусовка посвящена глобальным гуманитарным проблемам? В разговорах мелькали слова: консенсус, саммит, ротация, когнитивный тупик, упадок и эйфория. А между ними: бзик, недурна, пережарили, кипеж, полкуска, дефлорация, отполировать и прочие в том же роде. Но именно эта-то словесная болтанка была совершенно понятна на вкус. Чему удивляться? Даже если высокий спор идет не о дне, а например, о секундах наступления апокалипсиса, не могут же люди ради этого прекратить испытывать голод, желать выпить на халяву, получать удовольствие от сплетен, чувствовать тепло виртуальных сумм и строить в воображении половые эксцессы.
Смущали опять же платочки. То есть не сами платочки, флажками которых были отмечены костюмы всех присутствующих, а как бы мимолетная, но постоянная сосредоточенность обитателей на своих костюмах. Совершенно как отдыхающие где-нибудь на водах меньше всего думают о водных процедурах, но больше о наряде, в котором они выступят перед публикой. Или как каторжане Достоевского (вот уж совсем странная ассоциация) — делают над собой усилие, чтобы не вспоминать о прошедшем, но при этом стараются попасть в общий тон жизни острога. Автор так и говорит об этом народе, что он «в высшей степени формалист». Вот-вот, все здесь были помешаны на том, как наружно держать себя. Я невольно оглядел свой джинсовый затрапезный прикид и заправил под куртку выскочивший воротник рубашки.
А главное, понял я, именно из-за этого своего нарядного формализма никто из них ни за что мне не скажет, как можно этот праздник покинуть? То есть могу ли я отсюда, попросту говоря, уйти как свободный человек, имеющий право на свой ум и свою прихоть?
Что я не один такой, залетевший сюда по случаю, было понятно. Тот же Корольков хотя бы или мажор из трамвая. Но что-то подсказывало, что и они не ответят на мой простой вопрос, вот в чем дело. И спросить-то об этом было вроде как бестактно по отношению к невидимым хозяевам. Потому что они ведь и для тебя старались. Как ни кисли извиняющуюся рожу, а все равно выйдет: «Обрыдло мне ваше шампанское!».
И не в том даже беда, что обидишь, а отделается каждый своим индивидуальным тиком, и кусай свой нос. Тем более не на что и не на кого мне было пока обижаться. Просто захотелось испытать возможность свободы. И единственный путь, который был для этого, — обратно через кухню.
