— Нам с тобой не понять людей, мыслящих по-государственному. У них в мозгу нет запятых.
— Типа: казнить нельзя помиловать?
— Вот-вот. Можно и проще: «Грипповать нельзя привить». Прерогатива расставлять запятые принадлежит начальству. А те, иногда из шалости, тоже медлят. Или сами не знают. Или ждут, когда что-нибудь треснет, и тогда уже можно обойтись одними восклицательными знаками. Вот и получается сумбур вместо музыки и тотальная неуверенность. Что ни сделай, все равно ошибешься. Ничего не делаешь — тоже, конечно, ошибешься, но не так больно.
— Трушкин, я всегда знала, что ты умный. Хотя и без слуха.
— Еще неприятные новости?
— Есть. Лера чего с ног сбилась? Твои чада тоже в какую-то историю влипли и тоже пропали. Ты прав, какая-то зараза на вас нашла. Все пропадают.
— Подробности знаешь?
— Они вроде бы в секту поступили. Главарь секты заморочил им голову. До того… Милиция справлялась даже, всё ли у них в порядке с психикой? Лера на всякий случай ищет врача, который бы подтвердил, что не всё. Ну, сам понимаешь. Надо спасать. А те, по слухам, готовят теракт. В общем, их ищут…
— И на этот раз, я думаю, не условно, — сказал я.
Все, что рассказала Зина, я мысленно перевел на известные мне факты. Собственно, новой была только версия, которую испекла власть. Да и она была, по правде сказать, не новая.
Родина встречала меня, как и следовало ожидать, без духового оркестра.
Зина умница. Она знала, что надо переменить тему и дать мне время переварить сказанное.
— Недавно узнала: во французском тычинка мужского рода, а пестик — женского.
— Чем объясняешь?
— Моего ума не хватает.
— Уроды, — сказал я.
Из срочного информация была еще одна, и ее Зина оставила напоследок. С заходом, как всегда, эмоциональным.
— Тараблин такой расстроенный. Был тут у меня вечером, выл как белуга. Даже выпили с ним за твое здоровье. Очень его волнует проблема неравноправных компромиссов. Трушкин, а что такое неравноправный компромисс?
— Когда оплачиваешь дружеский сабантуй, а получаешь в харю.
— Я серьезно.
— Куда уж серьезней?
— Да, так вот он наказал тебе сообщить, что будет ждать сегодня ровно в двенадцать у башенки под часами на Сенном рынке. Есть у него какой-то план по поводу твоих ребят.
— Он знает, где их искать?
— Я поняла так.
— Ты идешь со мной? — спросил я Зину.
— Дежурю по эфиру. Через полчаса запустят гимн. Я в дверь напротив и через пять минут на месте. А тебе по коридору чапать. Через бомбоубежище нашего детства. Помнишь, как страна готовилась к атомной войне? Сейчас все заброшено. Выйдешь где-то в районе Сортировочной. Времени уйма. Еще нагуляешься.
— И до чего хочу я разгуляться! — сказал я.
— Вот и погуляй. Только сними это птичье оперенье, — Зина ткнула пальцем в мой фрак. — Люди нынче раздраженные. Засмеют, обокрадут, а то и побьют. Я специально захватила свой батничек. Мне велик, а тебе как раз.
Зина помогла мне стащить фрак и принесла вещицу, которая висела в гардеробе. Хэбэшная, серого цвета куртка на молнии и с капюшоном была мне действительно впору.
— Зина, ты золотой человек. В оправдание, что забыл о дне рождения, хочу сказать, что все это время часто вспоминал о тебе.
— Да я и не сердилась вовсе, — сказала растроганная Зина. — На вас сердиться — только печень калечить.
Она споро, но и обстоятельно поцеловала меня три раза и наложила у лица воздушный крестик.
— С Богом!
Времена года водили со мной до этой минуты ведьмацкий хоровод, вызывая осень и весну по первому капризу воображения. Хочешь быть солипсистом — вольному воля. Некоторые предпочитают умереть в миазмах собственных фантазий. Акт вполне героический, не хуже, чем другие.
Но из бомбоубежища я вышел в настоящее лето, в этом не было сомнений. Воображению с такой подробностью было бы не справиться.
Небо в ночных облаках только еще просыпалось для рассвета. Возле выхода стояла каменная сторожка, судя по жирным пепельным окнам, необитаемая. Я сел на землю, прислонился к ней спиной и закрыл глаза.
Птицы погруппно вскрикивали, пытаясь поднять на музыку оркестр. Им, как звери из леса, отзывались недовольные локомотивы. Не так-то легко вытащить мир из домашнего сна. Дождь поджаривал на крыше яичницу.
