— Удивительный ты экземпляр, Алеша, — сказал я. — Восхищаюсь. Тартюф был бы у тебя на посылках. И ведь, похоже, никакого разоблачения не предвидится?
— Но основы незыблемы, — молвил мальчик, то ли отвечая мне, то ли продолжая свое. — Я тогда не успел закончить. А вам это будет важно узнать. Все большие художники совершили когда-то Переход и лучшие свои вещи написали уже по эту сторону. Пиндоровский-старший вообще считал, что художник достигает зрелости только за порогом, в состоянии отсроченной смерти. Бродский, например, готовился еще в юности, окончательный переход — семьдесят второй год. Гоголь. Ну, эта история известна. Дальше по списку: Лев Толстой, Блок, Чехов, Кафка (этот еще в детстве), Пруст…
Не знаю, что было написано на моем лице, только мальчик счел нужным добавить:
— Доказательств полно!
К счастью, мы уже подходили к столику, за которым сидел ГМ.
ГМ напомнил мне чиновника, для которого завтрак был обязательным пунктом рабочего дня, требующим не меньшего внимания, чем гармоничные отношения дебета с кредитом. Рубашка цвета синего, морозного заката, черный короткий галстук и, конечно, масонский платочек в кармане. А при жизни, отметил я невольно, в нем всегда наблюдалась легкая небрежность, которая вызывала в студентах пароксизм любви.
В саду было почти пусто. На диванчиках и за столиками, между глянцевыми лимонами, карликовыми березами, скучающими пальмами и кустами пунцовых роз, разместилось еще человек пять. Садовый парикмахер, внимательно наклоняющийся с ножницами около растений, показался мне знакомым. Я вспомнил, что в числе неисполненных проектов городского детства, была профессия садовника. Это был даже не проект, а гармонический сон, в котором я отдыхал после петли Нестерова и однообразных ночей Заполярья. Прилавок вдоль бара пестрел тарелками с едой, среди которых возвышались доминанты сумеречных стаканов.
ГМ был серьезен, но взгляд, устремленный на тарелки, горел.
— Выбирайте, Алеша принесет, — сказал он, подталкивая ко мне меню. — Здесь, в этом смысле, полный порядок. Блинчики с творогом — не ошибетесь. А это, — показал он на тарелку, стоявшую перед ним, — не овсянка с ягодами, как вы могли подумать, а мюсли. Причем настоящее. Без всякой тепловой обработки. Рецепт Бирхер-Беннера.
— Хотите континентальный завтрак? — услужливо встрял Алеша, стоящий на этот случай у столика официантом. — Овощное соте, пирог с луком, пышки суверенные, мусс малиновый…
— Пирог и крепкий кофе, — сказал я.
— А типа как у двуногих — рюмочку перед дорогой? — спросил ГМ, когда мальчик уже отошел.
Мысль такая была, чего уж там? Но я отказался.
ГМ продолжал невозмутимо поедать свою овсянку.
— Скажите, что это за мальчики, которые по ночам увечат лбы туземцев? — спросил я.
— Ах, эти морлоки? Разве мало таких наверху? — удивился ГМ. — Про них будет отдельный разговор, так как это касается вас. А характеристика… Обычная шпана. Власть до поры прикармливает в надежде, что они станут ручными. Немного романтичны, как все бандиты. То есть махнулись полномочиями с Богом — «Мне отмщенье» и прочее. Идеологией их нафаршировывают, конечно, беспорядочно. Охотятся с равным удовольствием за экологами, гомосексуалистами, демократами, коммунистами, арабами, евреями. В сущности, задача пока у всех одна — навести маленький террор, как и завещал великий покойник.
— И нет опасности, что, раздухарившись, они однажды тюкнут самого Пиндоровского?
— Какой резон? То есть когда-нибудь — определенно. Но с папой сводят счеты в последнюю очередь.
— Пиндоровский действительно серьезная фигура?
— Бросьте вы! Одно из самых возмутительных заблуждений…
— Пиндоровский?..
— Дослушайте. Если Пиндоровского после кувырка сенатора снимут с доски за фук, никто и не заметит. Одним шоуменом меньше. Заблуждение — представление о том, что существует некая иерархия. А существуют… Нет, не законы… — ГМ на секунду задумался, провел пальцем по сырной нарезке, точно сыграл гамму, и только после этого закончил: — правила игры, природа коих — в инстинктах.
Алеша принес пирог и кофе с вулканической пенкой. Всё без обмана. Попутно он пришаркнул ногой, стер со стола невидимое пятнышко, при этом смотрел на меня нагловеселым взглядом, в котором можно было прочитать: «Ну, как я перед вами стелюсь?» Вслух же он сказал:
