Все они были необычайно пластичны, что делало удобной работу соцтехнологов. С успехом применялся метод так называемой интериоризации, то есть превращения внешних правил, установок и навыков во внутреннюю мотивацию, так что каждый чувствовал себя комфортно, ибо был уверен, что действует согласно собственным взглядам и чувствам. Простенькая и довольно вульгарная модель интериоризации использовалась в рекламе, а еще раньше была известна в педагогике, когда знания считались полноценно усвоенными ребенком только при выполнении им определенных предметных и умственных действий. Таким образом, перенос чего-либо в умственный план был процессом его формирования, а не простого пополнения новым содержанием, что и приводило к превращению умственного плана в частное психическое явление.
От ежедневного повторения клипа про какой-нибудь порошок, вроде «Ваниш плюс интеллект», зритель, даже страдающий от назойливости рекламы, в один прекрасный момент обнаруживал, что для полного благополучия ему не хватает именно этого чудо-порошка, и готов был заплатить любые деньги, чтобы приобрести его. Такое же действие имели даже абстрактные понятия, преподнесенные в соответствующем художественном оформлении. И они, в конце концов, приводили человека к полной гармонии с самим собой. Сочетание утопического интерьера с известным медийным лицом и интимным предложением поправить семейные отношения с помощью новой марки кофе производил чрезвычайно убедительный эффект. Неудача не особенно расстраивала, потому что предложениям не было конца, как и самому успешному походу за счастьем.
Процесс овнутривания или вращивания, как называли преобразование структуры предметной деятельности в структуру внутреннего плана сознания, охватил массы. Идеальным считалось вращивание, при котором каждое действие было направлено только к своему результату и исключало одновременное противоположное. В любом обществе можно было встретить молодого человека, который хвастался перед коллегами или друзьями успехом очередного овнутривания, как раньше хвастались сексуальными достижениями или удачно вложенными деньгами. Наивысшим результатом считался полный переход какой либо информации, роли, нравственного или политического предпочтения в структуру бессознательного или, говоря иначе, в свернутую форму индивидуального поведения. Например, в одно прекрасное утро человек начинал твердить на всех углах, что менты и вообще люди в форме — совесть нации, и с этого его искреннего утверждения не могли сдвинуть даже напоминания о том, что сын его, после больницы, отбывал срок за то, что неосторожно поставил свое тело на пути губернаторского автомобиля.
Несмотря на успешную практику, теория продолжала жить и развиваться. Так ученые до сих пор не пришли к единому мнению о том, имеют ли многочисленные формы интериоризации, такие как поглощение, интроекция, идентификация, собственную иерархию, или же эти процессы протекают параллельно друг другу. Разумеется, обывателя такие тонкости не интересовали, он был жаден до плода, для него, как и всегда, важен был результат.
Пример столь впечатляющего социального успеха при ограниченных экономических возможностях вызывал разные толки в так называемом мировом сообществе. Были откровенные враги и пересмешники, которые, пользуясь нехитрым жаргоном блоггеров, пытались представить нашу жизнь в виде примитивного существования низших биологических форм или наподобие инкубатора по выведению пород с врожденными изъянами психики. Набеги эти были лишены всякого смысла и не достигали цели. Самодостаточность всегда была основой нашего общества, а поэтому и самый ядовитый сайт «Умы, лишенные…» не прекращал работу в открытом доступе даже в трудные времена. Пользователей, правда, и при такой открытости собиралось немного.
Элита сохраняла свои позиции. Процессы конвергенции хтонического и земного образа жизни были очевидны. Главным признаком была всеобщая вера, то есть принятие возможностей за действительность.
Но, вероятно, прав был Шпет, который говорил, что мы имеем дело с одной палкой: хватишься за веру, на другом конце — скептицизм. И чем прочнее вера, тем больше она порождает не здравое сомнение, относящееся только к некоторым суждениям, а принципиальный скептицизм.
