И князья оставались.
А между тем остатки княжьей дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, впечатление бури сгладилось. Число дружинников увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, спасшимися от гибели.
Пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали силу.
— Чего это наших князей-то держат? — кричали в становище.
— В гости позвали, а назад не пускают!
— Мы без князей все равно что без головы! Не знаем, уходить нам или здесь оставаться.
— Здесь — так, пожалуй, с голодухи вспухнешь!
— Так пойдем скорее на Днепр — там хлеба вволю.
— Как пойдем? А князья?
— А чего они там сидят!
— Да, может, их не пускают.
— Так пойдем и вызволим! Вернемся без князей — нам позор во веки веков будет.
— Вызволим! Вызволим!
— И в Византии, как хотим, позабавимся! Душеньку отведем!
Подобные крики становились все громче и громче.
В Константинополе всего этого испугались не на шутку. Все сведения из становища приходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед.
— Чего вы медлите? — говорил Фотий. — Мы добились своего; эти вожди варягов приняли крещение, ну и пусть их идут обратно к себе.
— А Изок?
— Что он?
— Он упорствует, не хочет принять Христову веру.
— И те варяги, которые в становище, тоже продолжают кланяться своему Перуну, что же из этого?! Ну, держите этого юношу заложником!
Если бы только Фотий знал, что накликает он этим на Византию!
Совет патриарха в виду происходившего в варяжском становище был принят, как спасительный…
Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с князьями.
Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь только о выгоде своей страны.
— Князья мои дорогие, — говорил он Аскольду и Диру, когда они, по его мнению, были уже достаточно истомлены неопределенностью своего положения, — князья дорогие! Вот, познали вы Теперь веру Христову, что вы теперь думаете делать?
— В Киев бы! — с тоской ответил Дир.
— Я бы так же думал, вы теперь христиане, зачем оставлять народ ваш во мраке язычества? Вы должны поделиться с ним своим счастьем и просветить его великим светом христианского учения.
— Отпустите нас с миром, и мы пойдем, — сказал Дир.
— Мы не держим вас, но теперь поговорим О деле. Ты, Аскольд, видел сам величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают святой город. Так вот, думаешь ли ты бороться с нею и теперь, когда сам стал христианином? Неужели ты решишься идти на этот город как враг и вести на нас полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться жалкими богатствами, которых у тебя и без того много? Я думаю — нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями или городу святош Константина понадобятся храбрые воины, готовые защитить его, разве не дашь ты нам своих? Ведь этим ты прославишь свое имя. А если соплеменники твои с Ильменя осмелятся пойти на нас войной, неужели ты не преградишь им путь и не ляжешь сам на поле брани, защищая святой город? Скажи, готов исполнить ты все это?
— Исполню! — глухо ответил Аскольд.
— И за народ свой ручаешься?
— И за народ… пока жив!
— Так мы запишем все это и заключим навеки нерушимый договор, который вы оба подкрепите клятвами. Согласны?
— А что я получу за это? — спросил Аскольд.
— Ирину, — с улыбкой сказал Македонянин. — Согласен?
— Да! — отвечал князь.
Лишь только договор был заключен, Аскольда и Дира отпустили в становище их дружины.
Дело было сделано, и они должны были успокоить своим появлением волновавшихся варягов.
Византийские политики всегда рассчитывали свои ходы.
Князья успели как раз вовремя. Терпение варягов истощилось, и они уже решили нагрянуть на Константинополь, чтобы «возвысить» своих князей. Их появление в становище встречено было громкими криками.
— Князья, князья! Слава Перуну! — слышалось со всех сторон.
— А мы уже вас выручать хотели идти!
— Разнесли бы мы это гнездо!
— Уж камня на камне не оставим!
— Говорят, вы крестились?
— Что же, на то ваша воля… Их Бог через вас и нам помогать станет. Уж покажем мы им с Его помощью себя. Вот важно-то будет!
Аскольда и Дира обрадовали эти проявления преданности. Они поняли, что связь между ними и их дружинниками не порвалась.
