— Разорвать его между деревьями немедленно! — крикнул он.
Ни один мускул не дрогнул на лице византийского врача.
Из соседнего покоя раздались крики купцов, понимавших, что теперь для них все кончено.
— А с теми что прикажешь делать, княже? — дрожащим от бешенства голосом спросил Всеслав.
— Разметать конями по полю!.. Ее похоронить.
— Она была христианка, княже! — раздался спокойный голос Фоки.
— И вы, христиане, убили ее? — крикнул ему Дир.
— Так было суждено… Молю вас, похороните ее по христианскому обряду.
— Берите же его! — закричал вне себя от бешенства Аскольд, — и сейчас же…
Фоку утащили из покоев.
Озлобление против него было страшное. Предательство казалось славянам таким преступлением, за которое не может быть пощады.
Весть о случившемся в княжьих палатах уже успела обойти весь Киев. Толпа народа бежала отовсюду к молодому леску, где уже собрались дружины князей. Фока, по-прежнему спокойный и бесстрастный, приведен был туда же. Он столько раз видел смерть, сам, по приказанию других, совершал преступления, что всегда готов был к своему смертному часу. Но он не знал, что его ждет. Он плохо понимал славянское наречие, и смысл слов Аскольда был ему непонятен. Он даже не понимал, что готовится для него. С любопытством смотрел он, как пригнуты были к земле два стоявших близко друг от друга молодых деревца. Потом его повалили на землю… Фока чувствовал, что его ноги привязывают к нагнутым вершинам деревьев. Державшие верхушки деревьев разом отпустили их… Деревья быстро распрямились. Послышался ужасный крик… Все произошло в одно мгновение. Когда все взглянули вверх, то окровавленная масса, разорванная на две части, качалась между вершинами деревьев…
Издали слышались вопли разметываемых по полю купцов…
Прах несчастной Зои был предан земле по христианскому обычаю. На этом настоял Аскольд.
Зоя еще при жизни взяла с него клятву, что если только она умрет в Киеве, то он похоронит ее по обрядам, предписываемым христианством.
Лишь только могильный холм возвысился над ее прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить с дружиною и народом.
— Народ киевский и дружина моя храбрая! — сказал Аскольд, когда все собрались к крыльцу его терема. — Уходим мы в путь далекий и опасный. Знаю и теперь уже я, не вернутся назад многие. Но пусть не плачут о них матери и жены. Смерть храбреца — счастье. Пусть утешатся и дети. Они не будут сиротами, если приведет мне судьба возвратиться в Киев, — всех их приму я к себе; если я не вернусь, то сделает это брат мой Дир, а если не вернемся оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас.
— Зачем говоришь так, батюшка князь? — раздались восклицания. — Как это можно, чтобы ты не вернулся!
— Зачем сердце наше понапрасну смущаешь такими речами?
— Не ходи тогда уж лучше, оставайся с нами в Киеве!
— Нет, все готово для похода, и мы пойдем. Византия, никакая сила не спасет тебя от этой грозы! Только ты, киевский народ, поклянись, что останешься нам верным…
— Клянемся! Во веки веков! Пока Клев стоит, будем тебе верными! — кричал народ.
— Как мы забыть тебя можем, благодетеля нашего? Ведь ты от хозар нас избавил.
— Только оставь нам за себя кого-нибудь.
— Для этого я и созвал вас. За меня, пока мы будем в походе, здесь пусть останется Всеслав. Он будет править вами нашим именем, он будет творить над вами суд и милость.
— Князь! Я не останусь здесь, я иду с тобой! — раздался голос Всеслава.
— Молчи! — вдруг засверкав глазами, прикрикнул на своего любимца Аскольд. — Я князь, я приказываю, и ты ослушиваться моей воли не посмеешь!
Впервые видел таким своего князя Всеслав. Он невольно смутился и только смог пробормотать в свое оправдание:
— У меня сын там!
— Я приведу его к тебе… Изока я знаю. Если ему суждено остаться в живых, он будет возвращен тебе, — смягчился Аскольд, — ты же нужен киевскому народу. Кто сумеет лучше тебя управиться с ним и дать ему правду? Ты знаешь народ, знаешь и мои мысли, твое место здесь.
— Я повинуюсь твоей воле, князь, пусть будет как ты пожелаешь, — опустив голову, отвечал Всеслав.
— Благодарю, я этого ожидал от тебя… А теперь, народ киевский, иди к моему столу и пируй в последний раз… Знает разве кто из вас, будет ли он пировать еще раз за моим столом?
