Лицо князя передернулось, он побагровел.
— Какую кару ты придумал для него? — спросил он дрожащим голосом. — Что ожидает за это моего побратима, которому я обязан столом новгородским.
— Смерть, и самая ужасная смерть… выдернуть у него язык из гортани и сжечь на костре малого жертвенника, ибо он не достоин лежать на большом, потому что, чтобы искупить его вину перед Перуном, нужна другая более достойная жертва…
— Несомненно, — сказал Владимир, — что во всем этом есть частица вины Извоя; что он не поклонился божичу — виноват; что он говорит о наших богах — виноват; но чтоб обвинить его в богохульстве, мало доказательства, и я скажу даже, что он — невинен, понеже он христианин и не обязан кланяться чужим богам; богохульником может считаться лишь кланяющийся нашим и извергающий им хулу… Как вы поведаете, други мои, старейшины и воеводы, — прибавил он, обращаясь к присутствовавшим.
— Княже! — поднялся один из старейшин, по имени Богомир, старец весьма почтенный, побывавший во многих боях во время княжения Игоря и Святослава. — Дозволь мне, старику, вымолвить словечко, не в защиту того или другого, а по правде…
— Молви, старина! — крикнули все. — Ты старее всех нас, и почитай, знаешь больше нашего.
— Знанием своим не хвалюсь, а буду молвить, что думаю. Коли Перун наш Бог и Извой язычник, то велика вина его, и ты должен наказать его, понеже этим он оскорбил и тебя, князь; но если Извой христианин и утверждает, что наши боги бессловесные истуканы и что в этом убедиться легко, так как все они были выброшены твоей бабкой Ольгой и молчали, то не пожалеешь ли, князь, человека, который предан тебе душой и телом, служит тебе верою и правдой, хоть он христианин? Ведь если он прав, то ради дубового обрубка дерева жаль лишиться храбрейшего воина, которому мы обязаны многими победами… А если бы он не уважал тебя, князь и не желал прославления нашей Руси, то и не служил бы ей, а пошел в Царьград, как и другие… Хоть наш верховный жрец почтенный человек и всеми уважаемый, но не увлекается ли он в своем рвении к служению…
Божерок хотел было что-то возразить, но Владимир приказал ему помолчать.
— Поэтому, государь, — продолжал Богомир, — учини суд справедливый и беспристрастный, дабы не лишиться зря человека, который уверенно говорит о безразумии и бессловесности Перуна… Пусть сам божич молвит о своем оскорблении и заявит свою волю для казни виновника, нарушителя благочестия и порицателя его святости, и тогда я первый вонжу в него старческою рукой свой меч.
Слова Богомира произвели большое впечатление на всех, даже на Божерока, но он настаивал на немедленном наказании Извоя; однако он не нашел ни в ком поддержки.
— Так как же быть нам, старейшины? — спросил князь.
— Если владыка настаивает на наказании, — отозвался воевода киевский, — то учини, государь, так, как советует мудрейший из нас старейшина Богомир, а пока прикажи заточить Извоя в особую горенку до завтра, пока мы все пообмыслим, прав ли он или виноват… Сегодня уж поздно судить да рядить.
— Да будет по-вашему, — мрачно ответил князь и встал из-за стола. Верховный жрец был недоволен тем, что суд отложен до следующего дня. Кроме того, он заметил, что влияние его начинает падать, так как почти все старались оправдать Извоя.
Князь ушел в свои палаты, но не повелел запирать на замок Извоя, а взял его с собой.
— Я буду твоим сторожем, а моя опочивальня — твоим заточением, — сказал он. — Ведь молвил тебе: будь осторожен, а ты, словно назло, при всех сказал то, что говоришь мне наедине. Божерок силен и может возмутить против меня весь Киев.
— Государь, — отвечал Извой, — если только злоба народа коснется тебя, то я сам положу за тебя свою голову.
— Да охранят тебя боги от этого, — сказал Владимир.
Весь этот вечер князь и Извой пробыли вместе, пили мед и вино и беседовали, какая вера лучше и какие имеет преимущества перед языческой… Владимир рассказал ему свой сон, который он видел в прошлую ночь.
— Вот, государь, — сказал Извой, выслушав его, — даже во сне ты видишь все то, что некогда говорила тебе твоя бабка Ольга, что говорю я и другие…
