Покой, где находились трое гостей арконского жреца, был украшен звериными шкурами. Свет проходил через крохотные оконца. Кругом была мертвая тишина. Ни звука, ни движения не чувствовалось за этими угрюмыми стенами.
— Что же, так и будем сидеть в этих стенах? — с нетерпением воскликнул Владимир.
Освальд беззвучно засмеялся.
— Юность нетерпелива, она не понимает старости, — сказал он, — а здесь кругом нас только старики… Медлительность свойственна их возрасту.
— О ярл! — воскликнул Владимир. — Ты не старик, а тоже не желаешь понять, как мне хочется поскорее вернуться… Но ты воин, я дивлюсь, как не сочувствуешь ты мне, жаждущему яростного отмщения за кровь несчастного моего брата.
— Все придет в свое время, племянник! — перебил Владимира Добрыня, боявшийся, что молодой князь скажет что-либо лишнее.
— Придет, придет, — сказал тот, — а каково томиться муками ожидания…
— Всякое ожидание учит мудрости.
— Знаю, знаю! Но что поделаешь, когда тоска лютой змеей грызет сердце… Ярополк, Рогвольд!.. Они теперь беззаботно наслаждаются счастьем…
— И гордая Рогвольдовна готовится разуть сына королевны Предславы! — вдруг раздался тихий, похожий на шипение змеи, голос, заставивший гостей вскочить со своих мест.
В покое появился сгорбленный старик в белом, спускавшемся до пят одеянии. В правой руке у него был длинный жезл, заканчивавшийся золотым изображением конской головы. Левая рука скрывалась в складках одежды. Глаза смотрели выразительно и, несмотря на преклонный возраст старика, все еще сохранили свой блеск.
— Великий отец Бела, — воскликнул, увидав старца, Освальд, — вдохновенный любимец грозного Святовита!
С этими словами ярл низко поклонился старику. Поклонился и Добрыня, но поклонился степенно, даже важно, с полным сохранением своего достоинства. Зато Владимир, услыхав имя грозного Святовитова жреца, вдруг бросился к нему и торопливо заговорил взволнованным голосом:
— Так вот каков ты, великий отец, чья воля держит в своих руках все побережье Варяжского моря! Привет тебе, великий! Будь здоров долгие годы, и да прославит грозный Святовит тебя своею помощью!
Владимир схватил руку старца и положил ее себе на голову.
На лице Белы промелькнула тень удовольствия. Поступок молодого славянского князя пришелся ему по душе. Он не сразу отнял свою сухую руку с головы Владимира и несколько раз ласково провел ею по его русым кудрям.
— Привет мой и тебе, красное солнышко! — произнес он. — Великий Святовит благословляет твой приход ко мне. Я уже вопрошал его, и он мне сказал, что ты благословенный гость в его чертогах. И вот я, смиренный исполнитель воли всемогущего божества, сам явился среди вас, дабы возвестить вам милость Святовита.
Бела протянул руку Владимиру и с его помощью дошел до широкого, устланного мягкими звериными шкурами ложа.
— Сядь, сын мой, около меня, — по-прежнему ласково проговорил он, — твои кудри так мягки, что моя старая рука отдыхает, касаясь их. Садитесь и вы, могучие витязи, — кивнул старик Добрыне и Освальду, — я хочу говорить с вами, и помните, что моими устами будет передавать вам свою волю сам великий и могущественный Святовит.
Глаза Добрыни как-то странно блеснули при этих словах. На мгновение в них отразилась насмешка. Как будто они хотели сказать: «Знаем мы, как ваши боги говорят вашими устами! У нас в Киеве жрецы Перуна тоже вот так же нам говорят! Стоял за шкурами да подслушивал, вот и появился, словно из-под земли! Да, впрочем, говори, только бы для племянника польза была».
Бела между тем продолжал ласково смотреть на Владимира.
Освальд воскликнул:
— Да поразит меня свирепый Локке, если я когда-либо слышал, что великий Бела так принимал кого-либо из своих гостей!
Бела поднял на него свои глаза и чуть заметно улыбнулся.
— Я слабый исполнитель воли божества, — произнес он.
— Так, стало быть, твой Святовит благосклонен ко мне? — воскликнул Владимир.
— Я уже сказал, — ответил Бела, — что твой приезд приятен Святовиту…
— Тогда он поможет мне вернуть стол моего отца и отомстить за брата!
Бела покачал головой.
— Увы! Я не могу еще сказать тебе, сын мой, этого. Я вопрошал Святовита лишь о твоем прибытии на Рюген.
