— Ну, теперь как понять: я вас поймал или вы меня?
— Понимай так, как сердце скажет, старшина Бакур! — со вздохом ответил один из крестьян — человек в рваной одежде, с взъерошенными волосами.
Не вставая, он с глубоким и печальным спокойствием оглядел Бакура и его спутников и рукой пригласил подойти поближе, присесть. И сделал он это так просто и даже дружелюбно, словно приехали в гости близкие друзья.
Бакур подсел поближе к огню. Его люди уселись около двери, холодно разглядывая находившихся в хлеву; а были это крестьяне различного возраста, доведенные до крайней степени нужды и бедности. Они были спокойны, потому что больше ничто уже не могло им грозить, они все претерпели. Это и было причиной того, что так мирно встретились и беседовали крестьяне-беглецы и поставленный нахараром старшина. Бакур хорошо понимал всю силу, которую придавало им их отчаяние, и решил приспособиться к положению.
Лохматый крестьянин устремил затуманенный взор на Бакура и покачал головой:
— И тебя в горы погнали? Выходит, сборщики должна опустошить все села?
Бакур пристально оглядел его.
— Много у вас взяли?
— Ты спроси: что нам оставили… Не пойму я, чего это они стали рыскать последнее время по селам, точно золки ненасытные.
Бакур задумался.
Крестьяне молча рассматривали его. Поглощенные своими горестями, они даже не задумывались над тем, что среди ник находится представитель власти с десятью вооруженными подручными, которые обязаны задержать и потащить их всех на суд. В их взглядах и поведении читалось полное пренебрежение к этой опасности.
Бакур покачал головой и усмехнулся:
— Гм… Как будто не хватало у меня забот, когда я был старшиной. Еще и суд навязали мне на шею! Какое мне дело до сбора налогов? Я вмешался, чтобы не взяли того, что причитается марзпану. Ведь закона больше нет. Кто раньше поспел — тот и утащил!
Никто не отозвался на его слова.
— Ни закона, ни справедливости не осталось, — медленна и задумчиво продолжал Бакур, не отводя глаз от огня. — Ни закона, ни справедливости!
— А что давали нам закон и справедливость, когда они были? — с пренебрежением взглянув на него, спросил лохматый. — Не были мы разве пленниками того же перса, да еще и князя? Теперь перс озверел. Чего он добивается, не пойму. Погубить нас хочет, что ли?
— Если так будет идти дальше, наверняка погибнем! Все пропадем!.. — невесело отозвался другой крестьянин, у которого лоб был перевязан грязной тряпкой.
— Разорится земледелец! — убежденно добавил крестьянин, который сидел рядом с ним.
Было очевидно, что Аракэл говорить не хочет. Сидя рядом с Бакуром, он глядел на огонь, глубоко задумавшись, словно не за ним пришли эти вооруженные люди. Никто из беглецов словно и не думал об опасности. Как будто они сидели в доме, где есть покойник, где несчастье уже произошло и нечего больше бояться и нечего задумываться.
— А село-то как, село? — вдруг нарушил тишину Симон.
— Что ж, село? — выходя из задумчивости, ответил Бакур. — Сожгли дом у Аракэла, жену убили. Своих двух убитых взвалили на арбы. А все зерно и все достояние монастыря и села увезли на крестьянских волах да на крестьянских спинах. Потом переправили через Аракс. А от марзпана войско прибыло. Да только затем, чтоб персов охранять…
Аракэл не двинулся, не поднял глаз, даже услышав об убийстве жены; он мрачно молчал, неподвижный, как камень.
— Прислал войско, чтоб персов охранять?! — послышался возмущенный голос одного из беглецов. — Его край разоряют, а он молчит?!
— Перс преданность его испытывает. Вот он и показывает преданность. На нашей шкуре!
— Человек за власть держится, — с горечью отозвался Симон. — Вот тебе и наш марзпан…
— Нас волку в пасть толкает, чтоб волку свою преданность доказать!
Бакур нахмурился. Это было слишком уж большой дерзостью, — нужно было подтянуть узду.
— Признавайте власть марзпана, поддерживайте честь марзпана, — марзпан ведь ваш!
Все на минуту замолкли. Но пожилой крестьянин спокойно возразил:
— Марзпан не наш. У нас никого нет и ничего нет, кроме горя! О нем мы и толкуем. А марзпан марзпаном всегда останется…
Молчание стало напряженным.
