Несмотря на отсутствие детей, их с Аароном брак был очень счастливым. Физически мужем и женой они стали только после рождения Михеля. Лизелотта не получила тех наслаждений, которые неоднократно — и очень красочно — живописала ей Эстер, но для Аарона телесное было важно и радостно, и Лизелотта научилась получать удовольствие от его радости. А в духовном плане их супружество было — само совершенство, потому что Лизелотта по-прежнему любила Аарона, как брата, а он любил и понимал ее, как никто на всем белом свете — даже больше, чем Эстер, ее подруга! Дружба Лизелотты и Эстер пережила период испытаний, когда Эстер вдруг взялась ревновать Лизелотту к своему ребенку. Она видела, как Лизелотта обожает малыша, и постепенно чувство благодарности к подруге, спасшей ее честь, полностью исчезло из сердца Эстер, и ей уже казалось, что это Лизелотта обязана ей, а не она — Лизелотте. И Аарону пришлось расставить все по местам, отвесив сестре мощную оплеуху и обозвав ее весьма нехорошим словом на идиш… Лизелотта не знала значения этого слова, но догадалась по реакции Эстер: она побледнела, покраснела, разрыдалась, попыталась ударить брата, а когда это не удалось — Аарон уворачивался от пощечин с ловкостью, отработанной годами, — Эстер, разобидевшись, убежала. Вернувшись через час, Эстер попросила прощения у Лизелотты и впредь была мила и смиренна. И больше они не ссорились. Никогда.
Несмотря на то, что Михель был таким чудесным ребенком — здоровым, живым, непоседливым и разговорчивым настолько, что один он утомлял окружающих больше, чем их могли бы утомить десять обычных детей! — в общем, несмотря на все очевидные достоинства этого замечательного ребенка, Лизелотта не переставала печалиться о том, что у нее нет своих детей. Она очень любила детей. Всегда. И ей хотелось самой познать это ощущение — когда внутри тебя зарождается и растет новая жизнь. Чтобы малыш брыкался ножками в ее животе, чтобы их сердца стучали совсем рядом. Эстер пыталась утешить ее, утверждая, что беременность — это боль и тошнота, а затем следуют роды — еще худшая боль, а затем кормление, что тоже не очень-то приятно. Но Лизелотта не утешалась. Ради собственного ребенка она готова была пережить любую боль. Михель звал ее мамой, но все-таки он не был собственным. И, несмотря на то, что он один утомлял ее больше, чем могли бы утомить десять детей — во всяком случае, так говорила его бабушка Голда — Лизелотта все равно чувствовала какую-то пустоту в сердце. И пыталась заполнить ее, возясь со всеми знакомыми малышами.
Так она и познакомилась с Конрадом…
Ей было двадцать два. Ему — двенадцать.
1
Опекунами осиротевшего Конрада Лиммера стали его дяди, Август и Отто фон Шлипфен.
Август уволился из армии: он заявил, что видит свой долг опекуна в том, чтобы самолично воспитывать племянника и присматривать за доставшейся ему фабрикой. Август не поскупился на хорошего юриста и суровой рукой отвадил родственников Франца Лиммера, желавших ухватить какой-нибудь кусочек наследства. И нанял хорошего управляющего делами, поскольку сам ничего в ткацком деле не понимал и понимать не хотел. В общем, состояние племянника он сохранил, за что Конрад, конечно, был ему благодарен. Но лучше бы Август и Отто забрали себе деньги, но его самого оставили бы в покое и не превращали его детство и отрочество в кромешный ад.
Особенно тяжелым был первый год, когда Конрад только привыкал к своей новой жизни и новому положению в доме. Доброго герра Нойманна отослали еще когда Конрад лежал в беспамятстве. Август собирался сам воспитывать племянника. И приучать его дисциплине — солдатской, суровой, очень неприятной дисциплине. И к обязательным же наказаниям.
Дисциплина — ладно… Конрад к ней со временем привык: и к ранним подъемам, и к холодным обливаниям, и к тому, что он сам должен был во всем себя обслуживать, и к пробежкам и физическим упражнениям под открытым небом в любую погоду. Дисциплина, в конце концов, подготовила его к закрытой военной школе, куда дяди его отдали, едва ему исполнилось десять лет. Конраду в школе даже понравилось: он был подготовлен ко всем испытаниям лучше, чем другие десятилетние новобранцы, к тому же кормили в школе сытнее, чем дома, и свободное время было, а главное — в школе не били.
